Музей «Шпионский Токио» - Александр Евгеньевич Куланов

скандалах ни разу не фигурировал (или, во всяком случае, остался незамеченным) профессиональный военный разведчик, с дореволюционных времен работавший против Японии, Василий Николаевич Крылов. Во-вторых, попросту не совпадает название. Да и существовал ли вообще этот «Военный русско-японский словарь»?

Да, существовал, и не один. Вот, например, словарь, изданный в 1935 году ОГИЗ РСФСР. На титульном листе значатся авторы-составители: Д. П. Жуков и Б. И. Манзгур. Незадача: ни один из них в «признании» Клётного не упоминается. Даже несмотря на то, что Манзгур – это псевдоним, его носитель – «чистый» японовед Борис Израилевич Язгур, он нам тоже не подходит. Словарь был опубликован под редакцией будущего академика Н. И. Конрада в Главной редакции государственного института «Советская энциклопедия». Состав редакции перечислен: знаменитый полярник О. Ю. Шмидт, старый революционер-шлиссельбуржец, доживший почти до ста лет, Ф. Н. Петров, Я. Старка (этого человека пока не удалось идентифицировать), военный разведчик В. Г. Боговой. Непосредственно выпуском словаря занимались: руководитель японской группы В. Е. Фомичев и его сотрудники А. Е. Дроздова, К. Л. Морской, Г. Я. Мыльников, М. И. Себекин.

Самый примечательный из них – Виктор Евдокимович Фомичев: «из крестьян», в феврале 1935 года допрашивавшийся в НКВД по делу Василия Николаевича Крылова («Ведет себя весьма скрытно и о своем прошлом не распространяется…» – заявил он о коллеге). Тогда, в 1935-м, расследование в отношении «подозрительного» Крылова было прекращено. Чекисты выяснили, что Василий Николаевич столь немногословен, поскольку принадлежит к числу нелегальных сотрудников военной разведки Красной армии, которых пришлось срочно эвакуировать из Харбина в связи с резко возросшей активностью японской контрразведки. И нельзя не обратить внимания на интересную логику тех лет: в компании профессора, будущего академика, Конрада и «почетного академика» Петрова руководителем научной группы по выпуску словаря назначается именно Фомичев – всего-навсего аспирант Института востоковедения, бесследно канувший со временем в Лету…

Что касается других их коллег, относительно точно удалось идентифицировать только майора Германа Яковлевича Мыльникова, вскоре после публикации книги переведенного в Читу на должность начальника штаба разведки Забайкальского военного округа. Можно предположить, что и Морской – это тоже псевдоним, но все же пофамильных пересечений с людьми, перечисленными Клётным, маловато: только «свежеиспеченный» по состоянию на 1934 год выпускник оперативного факультета Военной академии имени М. В. Фрунзе Василий Григорьевич Боговой (разведчик, но не японовед). Тогда… может быть, речь о другом издании?

«Военный русско-японский и японско-русский словарь» вышел на год раньше первого – в 1934-м. «Общая редакция» и состав редакторов примерно тот же: О. Ю. Шмидт, В. Г. Боговой, Я. Старк и присоединившийся к ним латыш Ян Вилюмович Лоя. Но самая примечательная фигура тут не они, а составитель словаря – некто А. С. Игар.

Удивительно, насколько необычные имена и фамилии встречались в Советском Союзе довоенной поры. Листая старые дела, уже не удивляешься Слепоглуховым, Сухомокровым и Чельнальдинам с Оюшминальдами. Несложно предположить, что фамилия Игар тоже существовала. Но… поверить в это мешает такая мелочь, как ее сочетание с инициалами. Причем именно А. С. Игар, а не Игар А. С. Дело в том, что в японском языке есть слово асигару. Так в феодальной Японии называлась пехота – легковооруженные пешие воины (в буквальном переводе асигару и есть – «легконогие»), набираемые, как правило, из крестьян или низкоранговых, бедных самураев. А. С. Игар – АСИГАР – асигару. Рядовой пехотинец советского японоведения. Как будто кто-то из сотрудников военной разведки, кем бы он ни был, обладая чувством юмора, таким образом указал на свой не самый высокий статус в команде военных японистов. Упоминается А. С. Игар и в словаре 1935 года в статье «От редакции»:

«К словарю приложены списки важнейших географических названий Японии, Кореи, Манчжурии, Внутренней Монголии и Южного Сахалина, составленных бригадой А. С. Игар».

Кто же это мог быть? По большому счету наиболее перспективными кандидатурами выглядят лишь двое, если исключить самого Клётного, который о себе писал как лишь об «отчасти» задействованном в этом проекте: Владимир Константинов и Михаил Покладок – те самые «японские агенты», с упоминания которых и начинается «признание» Клётного. Оба, служа в 7-м отделении Разведупра, ведающем Японией, имели возможность составить свою «бригаду» для выпуска словаря. Но кто из них?

Блестящий японовед и сын подпольщика с дореволюционным стажем, Владимир Константинов в 1927 году окончил японское отделение Московского института востоковедения, где в то время преподавал Роман Ким. В следующие шесть лет, служа в военном атташате советского полпредства в Токио, прослушал одновременно полный курс японской истории и классической литературы в университете Васэда. В августе 1933 года вернулся в СССР и до поступления в Академию имени Фрунзе в 1935 году находился в распоряжении Разведупра, где как раз мог успеть заняться словарем. В пользу его кандидатуры говорят живой японский язык, с которым он вернулся из командировки, и незаурядные лингвистические способности. Спустя много лет, в 1961 году, ему будет присвоена ученая степень доктора исторических наук – без защиты диссертации и минуя степень кандидата наук – за уникальный перевод со старояпонского языка книги XVIII века «Сны о России». Пока состоял на военной службе, публиковался также под псевдонимом «М. Аирский». Может быть, еще и как А. С. Игар?

Начальником Владимира Константинова в японском отделении Разведупра был тот самый Михаил Покладок, который по непонятной причине, но искренне и пылко невзлюбил Зорге. Кадровый военный, участник Первой мировой и Гражданской войн, он в 1929 году окончил восточный факультет Военной академии имени М. В. Фрунзе, где, как и Константинов, изучал японский язык. Но во время выхода словаря Покладок в Москве отсутствовал. Весь 1934 год он был прикомандирован к одной из японских воинских частей, чтобы, вернувшись в 1935 году, возглавить японское направление советской военной разведки. Под псевдонимом «Михаил Иванович Асик» в 1935 году Покладок опубликовал книгу «Вооруженные силы Японии», а в 1936 году в журнале «Библиография Востока» присоединился к другим японоведам в вопросе «По поводу рецензии Н. М. (на самом деле Н. П. – А. К.) Мацокина», и это как раз в целом соответствует истории, изложенной Клётным.

Так кто же он – загадочный А. С. Игар, словарь которого якобы так заинтересовал японского военного министра Араки, – Константинов или Покладок? Увы, это по-прежнему остается тайной. Таинственным асигару мог оказаться любой из них, равно как и автор «признания» Александр Клётный, или даже все они вместе – псевдонимы бывают и коллективными. Загадкой остается и причина, побудившая Клётного на самооговор. Следствие близилось к концу, и липовых доказательств причастности практически всего коллектива японского отделения советской военной разведки, а также всех агентов Разведупра на Дальнем Востоке к шпионажу в пользу Японии, Германии, частично – Польши и других стран накопилось более чем достаточно. Следователю захотелось еще и он потребовал от Клётного придумать что-нибудь простое и понятное? «Мы составили словарь, которым нельзя пользоваться, и теперь никто не понимает японского языка»? Но почему Александр Леонтьевич ничего не написал о втором издании того же словаря, вышедшем в начале 1937 года, где большинство действительно грубых и очевидных ошибок первого издания были исправлены? Почему переиздали его, а не бывшую изначально лучшей работу Манзгура и Жукова? Ответа пока нет.

В любом случае