Битва стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

– Убьем ублюдков!

Голос звучал хрипло, с отчаянным надрывом из-за засевшего в Шарпе страха. От этого страха сводило живот, но Шарп давно понял, что враг боится ничуть не меньше и что дрогнуть – значит обречь себя на поражение. Путь к победе в этом бою один: надо как можно быстрее пересечь открытое пространство, где тебя могут убить из мушкета, и сойтись врукопашную. Низвести правильный бой до уровня уличной драки.

Поэтому он командовал, призывал и ободрял, хотя в голове и билась предательская мысль: не подведет ли храбрость, не придется ли прятаться в руинах. Но и думая об этом, он старался оценить силы противника. Прямо перед Шарпом открывался заполненный французами переулок, слева тянулась низкая ограда сада. Несколько серых перебрались через ограду в сад, но большинство шло переулком к центру деревни, где кипело сражение.

Шарп двинулся к переулку. Кто-то из французов обернулся и выкрикнул предупреждение. Другой выстрелил из мушкета, и вход в переулок заволокло белым дымом.

А в следующий момент Шарп врезался в заднюю шеренгу серых и заработал палашом.

Первый же физический контакт принес огромное облегчение, высвободив ужасную энергию, которую Шарп направил в заточенный для убийства клинок. Справа и слева бежали его гвардейцы с мушкетами наперевес. Они кричали и кололи штыками – люди, в которых страх переродился в безумие варваров. Часть гвардейцев взялась очищать сад, тогда как Донахью пробивался в другой переулок, ниже по склону.

Поначалу бой походил на обычную массовую потасовку, и если в первые секунды солдатам Шарпа показалось, что все не так уж и трудно, то лишь потому, что они атаковали задние шеренги, где собрались люди, менее склонные драться как звери в узких закоулках. Но чем дальше пробивались гвардейцы, тем ближе они оказывались к лучшим бойцам Лу и тем ожесточеннее становился бой. Сообразив, что происходит, здоровенный усатый сержант прорвался через шеренги назад и принялся наводить порядок. Он орал, раздавал оплеухи, заставлял трусов повернуться и пустить в ход штыки. Но вдруг его голова дернулась и как будто выстрелила красным туманом. На самом деле стреляли Хэгмен и Купер, забравшиеся на крышу, откуда могли вести прицельный огонь.

Шарп переступал через тела, отбивал в сторону стволы мушкетов и колол палашом. Для рубящих ударов не было свободного места; теснота позволяла только вонзать и проворачивать клинок. Быть командиром сейчас означало одно: показывать личный пример. Ирландская королевская рота видела Шарпа и охотно следовала за ним. Гвардейцев словно спустили с цепи; они дрались как черти, очистив переулок, потом другой. Французы отступали под отчаянным напором, высматривая более удобную для обороны позицию.

На маленькой треугольной плазе, куда выходили эти переулки, к Шарпу присоединился Донахью, лицо и мундир которого были забрызганы кровью. На навозной куче лежал мертвый француз, другой забаррикадировал собой дверь. Убитые здесь были повсюду: одних спихнули в сточные канавы, других сложили в домах, третьи грудились у стен. По ним можно было проследить ход сражения: на погибших в первый день застрельщиках лежали французы, дальше шли хайлендцы, потом французские гренадеры в высоких медвежьих шапках, на них снова красномундирники и, наконец, верхним слоем, – солдаты Лу в серых мундирах. Над всеми висело густое, как туман, зловоние тлена. Колеи в грунтовой дороге, там, где они не были завалены трупами, темнели кровью. Улицы пресытились смертью, они задыхались от людей, навязывающих им все то же угощение.

Хэгмен и Купер перепрыгнули с разбитой крыши на другую.

– Слева, сэр! – прокричал Купер сверху, указывая в переулок, ломаной линией уходивший вниз от треугольной площади.

Французы отошли достаточно далеко, что дало людям Шарпа время перезарядить оружие и обмотать грязными тряпками порезанные штыками руки. Некоторые успели хлебнуть рома. Другие были просто пьяны, но Шарп ничего не имел против – только драться будут лучше.

– Идут, сэр! – предупредил Купер.

– Примкнуть штыки! – скомандовал Шарп. – И за мной! Вперед!

Последнее слово он произнес, уже направляясь в переулок. Тот был узкий, едва ли в шесть футов шириной; палашом в такой тесноте не помашешь. Первого поворота, сделав несколько шагов, Шарп достиг одновременно с наступающими французами. Он почувствовал, как штык прошивает китель, услышал, как рвется ткань, и ударил стальным эфесом в усатую физиономию.

Гренадер рыкнул сквозь окровавленные губы и попытался пнуть Шарпа в пах. Шарп рубанул палашом сверху, но черный жирный мех кивера смягчил удар, а стрелка обдало зловонием гнилых зубов. Гренадер выпустил из рук мушкет и попытался задушить противника, а тот схватился за верх клинка левой рукой, крепко сжал рукоять правой и вонзил острие французу в горло. Клоня голову гренадера назад, он увидел белки его глаз, однако тот не разжимал пальцы, продолжал душить. Шарп резанул вправо, и мир сделался красным – лезвие рассекло артерию.

Он перебрался через дергающееся тело. Одуревшие от рома гвардейцы кололи штыками, били прикладами, пинали врага, который не мог сравниться с ними в свирепости. Гвардеец Рурк, сломав мушкет, схватил обгоревшую балку, чтобы таранить ею французов.

Противник попятился. Офицер из бригады Лу попытался сплотить солдат, но Хэгмен снял его выстрелом с крыши, и медленное отступление переросло в стремительное бегство. Один француз имел глупость выстрелить из окна по гвардейцам. Ирландцы штурмом взяли дом и убили всех, кто нашел там убежище.

– Боже, храни Ирландию… – Харпер, отдуваясь, прислонился к стене возле Шарпа. – Ну и тяжелая работенка! Господи, сэр, вы видели себя? В крови с головы до ног.

– Она не моя, Пэт. – Шарп стер кровь с глаз.

Он достиг перекрестка. Посреди улицы, которая шла к центру деревни, лежал мертвый французский офицер, в открытом рту ползали мухи. Кто-то уже разрезал его карманы, вспорол швы мундира и выбросил самодельные шахматы: кусок холста вместо доски, вырезанные из дерева фигуры и пешки из мушкетных пуль. Присев на корточки на углу, Шарп вдохнул трупный запах и попытался сориентироваться в хаосе шума и дыма. Чутье подсказывало, что он находится в тылу противника, и если проведет атаку вправо, то сможет отрезать серую пехоту Лу и гренадер в медвежьих шапках, которые успели смешаться. Если противник решит, что ему грозит окружение, он, скорее всего, отступит, и это может повлечь за собой отход всех французских сил. Это может привести британцев к победе.

Харпер выглянул за угол дома:

– Их там тысячи, этих ублюдков.

Он нес эспонтон, который забрал у мертвого сержанта коннахтских рейнджеров. Отломав четыре фута древка, он получил грозное оружие, удобное для боя в тесноте.

– Ничего эти шахматы не стоят, – мрачно проговорил Харпер, глянув на