У подножия Копетдага - Ата Каушутов

профессию, да еще раздумываем, куда лучше пойти после института. Вот я, например, не смогла остановиться на одном месте — и детей учить в нашей десятилетке буду, и в заочную аспирантуру поступлю. Все хочется!

— Меня очень радует, Бахар, твоя жадность к знаниям, к труду, ты даже хорошеешь от этого! — ласково глядя на девушку, сказал Хошгельды.

— Про себя я бы этого не сказала, — засмеялась Бахар, — а вообще, ты знаешь, когда человек хорошо, умело, ну, как-то со вкусом трудится, он становится красивым, какие бы черты лица у него ни были.

— Значит, при коммунизме все будут красивыми! — воскликнул Хошгельды. — А как прекрасно сознавать, что мы сами являемся строителями коммунизма. Каждый день вдохновенного труда приближает нас к великому будущему.

— Но как горько думать, Хошгельды, — перебила его Бахар, — что есть страны, в которых живут такие же, как и мы с тобой, молодые люди, но у них нет будущего. Ведь их жизнь ничем не отличается от жизни их родителей — это молодые старики.

— Ну что ты хочешь, — ответил Хошгельды, — ведь если капля правды проникает в их сознание, то капиталисты ни перед чем не остановятся, чтобы выжечь, вытравить эту каплю. Они готовят из людей послушных солдат. Все их помыслы направлены на войну. Не любовь, а ненависть к человеку воспитывают они в своих детях. А мы своих детей для мирной жизни воспитываем. Дома, на улице, в школе, по радио — всюду они слышат призывы к миру. О мире читают они книги, о мире песни поют. В самом воздухе у нас слово мир носится. Его излучают наши поля — и сады, оно звучит в перестуке молотков, в грохоте машин.

С ласковой восторженностью глядела Бахар на своего любимого. Как хорошо, как умно говорит он, какая большая правда в его простых словах и как счастлива Бахар, что вместе с ним она пройдет свой жизненный путь.

Хошгельды готовился к свадьбе, хотя по-прежнему ничего не говорил об этом родителям. Он купил четырех баранов, чем весьма удивил Нязик-эдже.

— Тебе, видно, шести наших баранов мало, — заворчала она на сына. — К чему еще покупал?

— Не сердись, мать, я сам буду за ними смотреть.

— Да не в этом дело, мне только не нравится, что ты ни о чем с родителями не советуешься.

— Если бы я, не посоветовавшись с тобой, продал бы твоих баранов, тогда стоило бы меня ругать. А прибыли и порадоваться не грех.

Хошгельды часто ездил в район, ссылаясь на какие-то дела, и никогда не возвращался оттуда без покупок. А сегодня вечером к дому Пальвановых подкатила полуторка, нагруженная мебелью. Старики решили, было, что эта машина остановилась здесь по ошибке, но заметили в кузове Вюши, важно восседавшего в широком кресле, а кроме того, из кабины вышел их сын.

— Ну, зачем тебе все это понадобилось? — не смогла удержаться Нязик-эдже. — К чему дом загромождать? Деньги только попусту тратишь!

А Хошгельды и Вюши уже вносили на веранду стулья, раздвижной стол, кресло, шкаф, диван, тумбочки и кровати.

— Не хотим, Нязик-эдже, сидеть на полу, поджав под себя ноги, — заговорил Вюши. — А то над нами смеяться будут. Но вы не волнуйтесь, мы все это расставим в комнате Хошгельды и на веранде.

Пришедшая в это время Бахар стала помогать друзьям. Она с серьезным видом указывала им, куда поставить ту или иную вещь.

Нязик-эдже долго наблюдала их возню и, наконец, спросила:

— Скажи же, сын мой, для чего ты все это затеваешь?

— А я, мама, к свадьбе готовлюсь.

— К какой это свадьбе? — насторожилась. Нязик-эдже.

— К своей собственной, — улыбнулся Хошгельды. — Ты же хочешь, чтобы я женился.

— Боже мой, боже мой. На ком же ты женишься? — с тревогой спросила старуха. — Откуда эта девушка?

— Это дочь одного нашего колхозника, — делая вид, что поглощен расстановкой мебели, ответил Хошгельды и украдкой поглядел на Бахар.

— Как же это можно, — возмущалась Нязик-эдже. — Готовиться к свадьбе и ничегр не сказать родителям, не спросить у них совета!

— Я просто жалел твои силы, мама. Теперь на твою долю осталось меньше хлопот. Но, так как свадьба не сегодня, а только через пять дней, значит в субботу…

— Через пять дней! — всплеснула руками Нязик-эдже, не дав договорить сыну.

А когда Бахар и Вюши ушли, она спросила его:

— Уж не Нартач ли моя будущая невестка?

— А тебе разве-не нравится Нартач?

— Нет, почему же, она хорошая девушка.

— А как ты относишься к Бахар?

— Бахар я люблю, как родную дочь, — призналась старуха.

— Ну, раз ты ее так любишь, она и будет твоей невесткой.

— Так почему же ты мне раньше ничего не сказал? — заволновалась Нязик-эдже. — Ведь ей, сынок, не полагается бывать у нас до свадьбы.

— Это когда-то не полагалось, мама, — засмеялся Хошгельды и обнял мать. — А теперь новые времена наступили, так пусть все предрассудки останутся в той жизни, о которой мы и вспоминать не хотим.

Нязик-эдже склонила голову на плечо сына и тихо заплакала. Хошгельды не успокаивал ее.

Старуха в самом деле любила Бахар и всегда ласково встречала ее. А теперь, когда девушка стала невестой ее сына, она просто не знала, как выразить ей свою любовь.

— Мой ягненок, дочка моя, — заворковала она, когда Бахар на следующий день появилась у них.

Старуха развела такую суету вокруг своей будущей невестки, что та даже покраснела от смущения.

— Ты уже все рассказал матери? — тихо спросила она Хошгельды.

— Конечно, рассказал. Я уже весь колхоз на свадьбу пригласил. А ты, я вижу, так смущена, что готова бежать из поселка.

— Не убегу, — засмеялась Бахар.

Накануне свадьбы в доме Пальваиовых собрались старые и уважаемые люди колхоза. Главным здесь был Чары-ага. Он считал себя вторым отцом Хошгельды и, надо сказать, волновался перед этим торжественным днем не меньше истинных родителей. Чары-ага распределял обязанности, назначал, кому надо принести ковры, кому посуду, кто будет варить плов, а кто делать шашлык. Было решено сегодня же собрать все необходимое. На веранде разостлали большой красивый ковер для старшего поколения, которое предпочитает сидеть на полу. А новый раздвижной стол поставили в саду среди цветов.

Наутро, когда хозяева ушли на работу, во дворе появились старухи и девочки, решившие по собственной инициативе помочь Пальвановым. Они провозились целый день и к пяти часам котлы уже стояли на очагах, а длинный стол был уставлен всякой снедью.

Кюле Ворчун — искусный повар, — усердно работая кепки-ром, размешивал рис. Рядом с ним, у другого котла, хозяйничал Курбанли.

— Опять