У подножия Копетдага - Ата Каушутов

ты звала меня? — стараясь говорить как можно суше, спросил он.

— Мне нужно с тобой посоветоваться.

— Я тебя слушаю.

— А почему ты так далеко сел?

— Чтобы давать советы, совсем необязательно сидеть рядом. Я тебя и отсюда услышу, — нарочито весело сказал Хошгельды.

Бахар сделала вид, что не замечает его тона, и, немного подумав, заговорила.

— Вот о чем я хочу с тобой посоветоваться, — с грустью в голосе сказала она. — Мне предлагают быть учительницей в нашей десятилетке. Кроме того, я могу работать в районном отделе народного образования, а наши профессора советовали мне остаться в аспирантуре. Я, честно говоря, немного растерялась, все заманчиво… — Девушка умолкла, вопросительно глядят на Хошгельды.

— По-моему, привлекательнее всего аспирантура. А вообще говоря, все интересно. Любая работа хороша, если она по душе. Поэтому надо идти туда, куда больше влечет. Если человек любит свою работу, нет для него лучше собственной профессии. Спроси Дурды-чабана, он совершенно уверен, что нет в мире ничего более нужного и интересного, чем пасти баранов. И знаешь, он, по-своему, прав, только так и можно работать.

Хошгельды замолчал и, казалось, прислушивался к пению, доносившемуся с веранды.

— А почему ты перестал бывать у нас? — неожиданно спросила Бахар.

— Я иногда захожу к Покгену-ага, по делам.

— О чем говорили с тобой мои родители?

— Разве упомнишь все разговоры.

— Они ничего не говорили обо мне?

— Ничего.

— Неужели ты уже не помнишь, это было еще зимой…

— Ах вот ты о чем! — будто с трудом припоминая что-то, протянул Хошгельды. — К чему на новом месте вспоминать старые, давно забытые разговоры. Пойдем лучше послушаем песни.

— А я и не знала, что ты такой большой любитель музыки.

— Во-первых, я действительно люблю музыку, под нее и думается хорошо, и на душе как-то легче становится, а во-вторых, я не вижу необходимости оставаться здесь. Все, что я мог тебе посоветовать, я посоветовал, — с горечью, не ускользнувшей от Бахар, сказал Хошгельды и поднялся.

— Ну, чего ты так спешишь, посиди еще немного, — робко продолжала Бахар, смущенная своей настойчивостью. — Мне кажется, что ты чем-то встревожен, — добавила она.

Хошгельды облокотился на стол и холодно взглянул на девушку.

— Это тебе только кажется. На сей раз тебя обмануло твое зрение. Так бывает. Смотришь иногда вдаль, и чудится тебе, что видишь воду, а на самом деле не вода перед тобой, а мираж.

— Да, и так бывает, — согласилась Бахар. — Но мне всегда хочется верить своим глазам.

— И это не возбраняется, — вставил Хошгельды.

— С тобой трудно сегодня разговаривать.

— Очевидно потому, что я не люблю праздных разговоров.

— Не всякий отвлеченный разговор можно назвать празд-ным. А трудно с тобой говорить потому, что ты стал раздражителен и недоверчив.

— Уж какой есть, — развел руками Хошгельды и направился к двери.

— Подожди, у меня еще к тебе просьба есть, — остановила его девушка.

— Какая? — коротко бросил Хошгельды.

— Мне хочется посмотреть наши посевы, отец говорил, что многое изменилось за этот год.

— Кто же тебе запрещает? — пожал плечами Хошгельды. — Для этого пропуска не требуется.

— Никто не запрещает, но мне хотелось бы вместе с тобой обойти поля, — нерешительно произнесла Бахар, досадуя на свою навязчивость.

— Пойдем, пожалуйста, только при одном условии…

— Какое же ты ставишь условие? — оживилась Бахар.

Глядя ей прямо в глаза, впервые, кажется, за сегодняшний вечер, Хошгельды сказал:

— Условие такое: никаких праздных разговоров, вроде тех, что ты здесь вела. Я не для развлечения обхожу поля и сады, это моя работа, и я не хочу отвлекаться по пустякам.

— Я не вела праздных разговоров, Хошгельды, ты просто не хочешь меня понять… Но я принимаю твое условие, — примирительно сказала Бахар.

Хошгельды хотел было выйти, но на пороге столкнулся с Нартач.

— О чем это вы здесь секретничаете? — защебетала она.

Даже не взглянув на нее, Хошгельды закрыл за собой дверь.

— Какие там секреты! — возразила Бахар. — К тому же Хошгельды так неразговорчив последнее время…

— Да, очень, — подхватила Нартач, — когда я заходила к нему сегодня, мы тоже почти не разговаривали. Он только, срезал мне вот эти два цветка, и я сразу пошла сюда.

— Красивые цветы, — глядя куда-то в пространство, проговорила Бахар. — Пойдем к гостям, — предложила она подруге, и они вместе вышли на веранду.

Здесь было шумно и весело. Провозглашались тосты за Бахар, ее поздравляли с успешным окончанием института. Поздравляли Дурсун-эдже и Покгена-ага с новосельем. Поздравляли Вюши с успехами на его новом поприще. Гости разошлись только поздней ночью.

А на другое утро, когда Хошгельды, стоя у окна, пришивал пуговицу к рубашке, к нему явилась Бахар.

— Чем это ты занимаешься? — улыбнулась девушка.

— Да вот вчера зацепился за гранатовый куст, и две пуговицы сразу отлетели.

— Давай я пришью.

— Нет, спасибо. Бывший солдат и сам отлично с иглой управляется.

— Ну будет тебе церемониться, — просто сказала Бахар и взяла из рук Хошгельды иглу и рубашку.

Пока она пришивала пуговицы, Хошгельды молча рассматривал ее. Простенькое платьице и старые туфли подтверждали намерение Бахар идти в поле. А вчера он думал, что это просто пустые разговоры.

— Значит, пойдем? — спросил Хошгельды, когда Бахар протянула ему рубашку.

— Конечно, пойдем, а зачем же я пришла?

— Тогда тебе следовало бы что-нибудь надеть на голову, а то, знаешь, как солнце печет.

— Ничего мне не сделается. Но если хочешь, я сбегаю за косынкой.

— А ты завтракала?

— Конечно!

— Тогда беги за косынкой, а я тут все приготовлю.

Когда девушка вышла, Хошгельды надел рубашку, перекинул через плечо заранее уложенный вещевой мешок с инструментами и завтраком и отправился навстречу Бахар.

Через минуту они уже шли по широкой улице нового поселка к темневшим вдали садам. Утренний холодок бодрил, солнце едва поднималось. А через час-два оно так запылает, что усомнишься — бывает ли вообще на свете прохлада.

Ровные длинные ряды виноградника упирались в поле, засеянное люцерной. Только что скошенная люцерна распространяла аромат свежего сена.

Шагая по тропинке, Бахар увидела сложенные в кучу прутья. Это оказались ветви тутовника, каждая из них заканчивалась рогаткой из ровно обрезанных, сучков. Листья уже давно были съедены, а ветви, оказывается, тоже еще могли быть использованы. Здесь Хошгельды остановился. Он сбросил вещевой мешок, взял целую охапку прутьев и отнес их поближе к винограднику.

Бахар тоже остановилась и внимательно следила за всем, что делает Хошгельды. Вот он взял одну веточку, острым, заструганным концом воткнул ее в землю, осторожно уложил молодую лозу на рогатку, после чего срезал ножницами ненужные побеги. Так он обрабатывал один куст за другим.

Вскоре и Бахар принесла охапку прутьев и тоже принялась за