Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Михаил Осоргин

Испр. долж. ген. — штаб, д-ра С. Громов.

Генерал штаб-лекарь Д. Тарасов».

В кабинете господина губернатора. Полицеймейстер кончает свой доклад его превосходительству. Все благополучно, население благоденствует и благословляет предержащие власти.

— Так. А скажите, не поступало сведений о внезапном сгорании тел?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Но скажите… э… как же так? Министерство нас запрашивает, а у нас сведений нет. Судя по циркуляру, случаи должны быть многочисленны.

Полицеймейстер смущен:

— Прикажу усилить наблюдение, ваше превосходительство.

— Да, пожалуйста. И чтобы в порядке всех вопросов циркуляра, понимаете. И год, и звание, и прошедшая жизнь, и остатки свидетелей, всё как в бумаге.

— Слушаюсь.

— Очень, очень на вас надеюсь. Вопрос важный и, некоторым образом, способствующий процветанию наук. Так что, уж пожалуйста.

Кабинет господина полицеймейстера. Сам за столом, а против стола смущенно топчутся трое приставов, брандмейстер, уездный исправник и неустрашимого вида партикулярная личность.

— Вы мне зубы не заговаривайте. Имеется приказ от министра, и никаких отговорок быть не может. Вот ты, например, какой ты есть брандмейстер, когда ничего не знаешь? Последний пожар когда был?

— Последний пожар, ваше высокоблагородие, был третьего дни.

— Что горело?

— Горели действительно амбары купца Еремеева, и мы, значит, тушили, так что все начисто и сгорело. А чтобы человеческих тел, этого, ваше высокоблагородие, не было, Бог не привел.

— Ну, а раньше? Были же случаи, горели люди?

— В запрошлом году был случай, да нестоящий, старая старуха сгорела, лет, почитай, девяносто. Ей все равно, она бы и так скончалась.

— Свидетели были?

— Какие же свидетели! Никто и не заметил, после нашли ее под горелыми бревнами, а так особо не занимались.

— А не могло, например, случиться, что сначала загорелась сама старуха, а потом от нее, от старухи, занялся и дом?

— Этого мы знать не можем, а только загорелось оттого, что девка угли на стружки вытрясла.

— А чтобы сам человек загорел, такого не было?

— Такого не знаем. Иной, пожалуй, загорит, если, например, у костра или у печки прожжет чего-нибудь, да из-за этого пожарную бочку не потребуют.

Полицеймейстер говорит неуверенно:

— Приказ вышел такой, чтобы доносить о пьяницах, которые пьяницы сами загорятся. А разве пьяный человек загорит?

— Пьяного, ваше высокоблагородие, Бог бережет. Трезвый человек пойдет что искать, искру заронит; а пьяному человеку огня не надобно, он и так знает.

— Ну ладно, ступайте все. Да чтобы в случае чего — донести немедля!

Ученый кабинет ординарного академика Петрова. Две главы сочинения «О многих событиях внезапного загорания» давно написаны, в коих общими чертами описано купно плачевное явление и сделаны все ученые выводы; дальше-полагается дать живой и действительный материал, оные выводы подтверждающий, — а его-то и нет.

За восковой печатью пакет Академии наук. Доводится до сведения господина ординарного академика, что Академия наук извещена господином министром народного просвещения, получившим отношение господина министра внутренних дел о поступлении рапорта господина ярославского губернатора с препровождением донесения полицеймейстера о производстве дознания земским исправником в порядке исполнения циркуляра за номером 352 о нижеследующем:

«Маия 14 дня 1829 года ярославского пригорода в доме мещанки Пашкиной случился пожар от неизвестной причины, а именно: выбросило из печной трубы горячую сажу, при каком приключении сгорели сени и вся пристройка, самый же дом мещанки Пашкиной также сгорел дотла при участии прискакавшей пожарной команды. При настоящем приключении полученными обжогами лишился жизни младенец мужеска полу Митрий Пашкин, согласно приказа его превосходительства, в порядке нижеследующей последовательности, а именно:

Год, месяц, число. Майя 14 дня 1829.

Само место события. Там же.

Образ прошедшей жизни сгоревшего неизвестен.

Митрий, от роду лет два года шесть месяцев.

В одном месте со сгоревшим телом повреждено горючих веществ: крыша, окошек четыре, двери две, сарайчик, кровать выволочена потерпевшей, а также сундук с разным добром, которые и отобраны до следующего распоряжения.

При начале события очевидных свидетелей было: упомянутый сгоревший младенец, мать какового бегала на базар.

Произведенным дознанием установлено: означенный младенец лишь по молодости водки и других напитков не соприкасался, мать же его, мещанка Пашкина, будучи вдовой, пила в праздники умеренно и в буйстве и прочем замечена не была, и ранее описанного случая пожара иных самозагораний живых тел не бывало, как то и подтверждено опросом соседей.

По производстве дознания помянутая мещанка Пашкина задержана при арестном доме впредь до распоряжения о причинах внезапного загорания, о каковом и доношу вашему высокоблагородию, земский исправник Тарас Тарасов. С подлинным верно, канцелярии ярославского полицеймейстера столоначальник Устюгов».

Приложения:

«На основании циркуляра за номером 352 сие донесение препровождается Его Превосходительству господину ярославскому губернатору, ярославский полицеймейстер Варнавский».

«Сим препровождается копия донесения по делу о внезапно возгораемых телах винопийц ярославского полицеймейстера, начальник канцелярии ярославского губернатора титулярный советник Огнивцев».

«Министерство внутренних дел настоящим отношением извещает Ваше Высокопревосходительство о получении нижеследующей справки для препровождения в Академию наук. Исправляющий должность ген. — штаб. доктора С. Громов скрепил столоначальник 2-го стола гражданского штаб-доктора кол. регистратор Шушин».

«Для справки: дело за номером 2099 о внезапно сгоревших телах винопийц по личному распоряжению господина министра внутренних дел».

Получив сию первую долгожданную справку, ординарный академик Петров приступил наконец к написанию третьей главы своего труда. Несмотря на все наши усилия, вышеозначенный труд нам не удалось найти ни в рукописи, ни в напечатанном виде.

ЛЮБИТЕЛЬ СМЕРТИ

Аполлон Андреевич, бывший сановник, а теперь просто человек на покое, вставал рано, в седьмом, и пил чай с булочками и разговором. Его собеседницей была старушка Манефа, из крепостных, не то нянька, не то домоправительница, а вернее — утренняя газета.

— Не слыхала чего?

— Как не слыхать, кончается.

— Вторую неделю он кончается!

— Ему не к спеху, а только нынче соборуют.

— А который в Полуэктовом?[237]

— Тот тянет; доктора ездют.

Одевшись с тщательностью, Аполлон Андреевич выходил на прогулку и, если денек ясный, бодро напевал «Житейское море» и «Бога человекам невозможно видети». Выйдя из своего Николо-Песковского, шел по Арбату, потом Воздвиженкой, потом Остоженкой и возвращался бульварами на Арбат. По пути разглядывал знакомые вывески. Над пивной лавкой шипящая бутылка и надпись: «Эко пиво!!» Над музыкальной просто: «Фортепьянист и роялист». А над лавкой гробовщика под обычным красным сундуком (в те времена гробов не рисовали) изображено по-французски: «Krapu», — чтобы и иностранцы знали, куда им при нужде обращаться. В эту лавку Аполлон Андреевич всегда заходил по пути за справками: кто, да где, да в котором часу вынос?

Так — в свободные дни; но свободных утр у него было немного, потому что хоронили главным образом по утрам, и ладно, если освободишься к обеденному часу. Когда выпадала удача провожать знакомого — Аполлон Андреевич отдавал этому занятию весь день, все рвение и все таланты, говорил, утешал, хлопотал, подпевал, бросал первый комок земли, обсуждал будущий памятник, иногда сам платил и всегда при выносе поддерживал гроб еще сильной рукой. Ел кутью на поминальном обеде, вечером подробно рассказывал обо всем старой Манефе. Но знакомые радовали не так часто, и потому приходилось разузнавать, кто при последнем дыхании, кого отсоборовали, с кого уже сняли мерку.

Сам столбовой дворянин, он не брезгал ни купеческим сословием, ни даже простым мастеровым. Узнав, что есть покойник по соседству, притом из простых людей, на расходы не способных, он просто забирал свою походную подушечку и являлся в дом. Если мужчина — помогал омыть тело, нарядить в приличный кафтан, уложить руки по уставу, бегал за свечами, нанимал попика и сам читал над покойным, только на часок позволял себе ночью вздремнуть тут же, около гроба. Таких неустроенных в жизни и в смерти любил особенно, потому что им мог оказать помощь самую существенную, вплоть до надписи на кресте или недорогой каменной плите. И в этих надписях он был настоящим мастером, даже поэтом. Если родные на надпись соглашались, то не только следил за тщательным выполнением заказа, а сам и платил за работу — доброхотно и от чистого сердца, с большой деликатностью и скрытно, о том не разглашая.