Поэзия и проза Древнего Востока - Сборник

Одна из важнейших страниц этой предыстории открылась для нас сравнительно недавно. За последние пятьдесят лет на обширной территории бассейна реки Инда и прилегающих к нему районов была обнаружена городская цивилизация, которую археологи и историки относят к III–II тыс. до н. э. Эта цивилизация, названная цивилизацией Долины Инда или Хараппы, по имени одного из главных ее центров, нисколько не уступала современным ей передовым культурам Египта и Месопотамии. Ее отличали высокоразвитые экономика, архитектура, изобразительное искусство; обладала она, несомненно, и литературой, причем не только устной, но, возможно, и письменной, так как археологические раскопки познакомили нас с многочисленными образцами хараппской письменности, до сих пор, правда, окончательно еще не дешифрованной.

Новейшие разыскания установили между цивилизацией Хараппы и последующей, так называемой арийской, цивилизацией Индии приблизительно ту же преемственность, что существовала между цивилизациями Шумера в Вавилона или микенской и гомеровской Греции. Преемственность эту можно проследить в самых разных областях культуры, в том число и в литературе. В индуистском пантеоне очевидны хараппские истоки таких божеств, как Адити, Притхиви, Шива; многие фольклорные и литературные мотивы (например, буддийских джатак и «Панчатантры») обнаруживают явные параллели с изображениями на хараппских печатях-амулетах; из далекого до-арийского прошлого проникли в индийские религии и эпические сказания центральные фигуры Рамы и Кришны. Через хараппскую цивилизацию, находившуюся в тесных, а быть может, и генетически обусловленных связях с цивилизацией шумерской, индийская литература усвоила некоторые месопотамские сюжеты, среди которых нельзя не отметить всемирно известную легенду о потопе, засвидетельствованную и в эпосе, и в ведийских брахманах.

Открытие хараппской культуры заново поставило также вопрос об отношениях разных по языку древних индийских литератур. Поскольку первые дошедшие до нас памятники на тамильском (дравидском) языке датируются приблизительно с III в. н. э., само понятие «древнеиндийская литература» ранее прилагалось только к текстам, составленным на языках индоарийских: санскрите и его диалектах, пракритах, пали. При этом казались не заслуживающими доверия указания тамильских источников, что за ними стоит литературная традиция, уходящая в глубь I, II и даже III тыс. до н. э. Теперь, когда большинство специалистов склонно видеть в языке хараппских надписей язык протодравидский, эти указания неожиданно обрели под собой реальную почву, и приходится считаться с наличием в древнеиндийской культуре и литературе обширного и существенно важного дравидского субстрата.

Если, реконструируя культурный вклад цивилизации Долины Инда, мы вправе говорить лишь о предыстории древнеиндийской литературы, то собственно ее история начинается с прихода в Индию (около XIV–XIII вв. до н. э.) индоарийских племен, которые до этого составляли территориальную, а отчасти и этническую общность с племенами древнеиранскими. Со своей прародины индоарии принесли верования, принадлежащие их индоиранскому прошлому, сказавшемуся на удивительной иногда близости древнейших индийских и иранских текстов. Одновременно они усвоили многое из наследия доарийского населения Индии, а также выработали новые представления и обычаи, отвечавшие потребностям изменившихся условий их жизни. И весь этот сложный синтез принесенных извне, автохтонных и заново созданных традиций и был тем культурным фоном, на котором появились первые произведения древнеиндийской литературы — веды.

Слово «веда» означает «знание», точнее — высшее духовное знание, и памятники вед рассматриваются приверженцами индуистской религии как вечно существующее и непреходящее божественное откровение. Эта культовая функция ведийской литературы не мешает ей, как мы уже говорили, быть собранием текстов самого разного происхождения, назначения и облика. В состав вед входят сочинения в стихах и прозе, гимны богам и фольклорные песни, героические легенды и житейские притчи, дидактические наставления и философские комментарии. Соответственно ведийские памятники делятся на несколько разрядов. К первому разряду ведийской литературы относятся четыре сборника (самхиты) гимнов, заговоров и жертвенных заклинаний; ко второму — брахманы, теологические трактаты в прозе, к третьему — араньяки и упанишады, философские поучения и диалоги.

По отношению к самхитам, брахманам, араньякам и упанишадам индийская традиция употребляет термин шрути (букв.: «услышанное»). Термин этот по смыслу соответствует понятию «священное писание» у христиан, однако в то же время он как бы призван подчеркнуть, что в своем ритуальном качестве ведийские тексты никогда не записывались и не читались, но сначала были «услышаны» от бога их творцами, святыми мудрецами-риши, а затем «выслушивались» от жрецов на религиозных церемониях и от учителя его учениками. В свою очередь к текстам категории шрути примыкают памятники четвертого (и уже не «божественного», а «земного») разряда ведийской литературы — веданги (букв.: «части вед»), которые излагают необходимые для правильного понимания этой литературы шесть вспомогательных дисциплин: ритуал, фонетику, грамматику, этимологию, метрику и астрономию.

Обилие и разнообразие ведийских памятников уже само по себе подсказывает, что в диахронической перспективе ведийская литература прошла много ступеней развития. И действительно, время создания вед охватывает целую эпоху: от конца II до середины I тыс. до н. э. При этом древнейшая ведийская самхита «Ригведа» сложилась, по-видимому, к 1000 г. до н. э., оформление других самхит, «Самаведы», «Яджурведы» и «Атхарваведы», приходится на IX–VII вв. до н. э, а конечная редакция брахман и ранних упанишад состоялась в VIII–VI вв. до н. э. (некоторые упанишады и веданги относятся даже к более позднему периоду — IV–III вв. до н. э.). Отделенные друг от друга столетиями, памятники вед, естественно, отражают различные уровни социально-политических отношений (от первобытно-общинного до сословно-кастового строя), различные уровни художественного осмыслении действительности. И тем не менее в рамках ведийского канона, в его основной функции целостного религиозно-культового комплекса, эти памятники воспринимаются индийской традицией, да в какой-то мере и современным европейским читателем, как единая и взаимосвязанная система текстов.

Гимны четырех ведийских самхит формально предназначены для четырех главных жрецов ведийского ритуала и непосредственно входят в его состав, освящая и интерпретируя каждое ритуальное действие. Брахманы объясняют экзотерический аспект ритуала, происхождение, смысл и назначение отдельных ритуальных церемоний, а араньяки и упанишады — эзотерический его аспект, предлагая метафизическое толкование ведийской догматики. Соответственно самхиты вед принято, по традиции, рассматривать как собственно веды, а брахманы, араньяки и упанишады как экзегетическую («разъяснительную») литературу вед, причем каждый из разрядов этой литературы связан с определенным уровнем (ритуальным, дидактическим, философским) содержания самхит.

Конечно, подобного рода синхронный, системный подход достаточно условен, ведийские памятники, взятые порознь, вполне самостоятельны и обладают ясно выраженной спецификой. Но при этом несомненно, что любой из них в общей структуре ведийской литературы занимает свое, особое место и приобретает функциональную нагрузку, вытекающую из особенностей этой структуры. Заметим попутно, что так же обстоит дело и в других литературах Древнего Востока: объединение гетерогенных текстов в религиозный канон типа Библии или «Авесты» ведет, как правило, к их переосмыслению и подчинению общим задачам канона.

Разнородность и вместе с тем функциональное единство характеризуют и отдельные памятники ведийской литературы. Среди самих вед своими художественными достоинствами и глубиной содержания выделяется «Ригведа» («Веда гимнов»), из которой, кстати говоря, заимствованы почти весь текст «Самаведы» и некоторые части «Яджурведы» и «Атхарваведы». Подавляющее большинство гимнов «Ригведы» — восхваления, молитвы и просьбы, обращенные к богам. Все они призваны обеспечить просителю расположение богов и желанные для него материальные или духовные блата. Их объединяет, таким образом, общее культовое, магическое назначение, нивелирующее при функциональном к ним подходе их индивидуальные особенности.

Однако нельзя не заметить, что в пределах этой культовой функции каждый из тысячи двадцати восьми гимнов «Ригведы» обнаруживает особые качества и облик, являясь по своему происхождению иногда фольклорной песней, иногда героическим мифом или легендой (см. «Гимн Индре», прославляющий его победу над демоном Вритрой — I, 32), иногда переосмысленным фрагментом светской поэзии (например, знаменитый «Гимн игрока» — X, 34). Специалисты находят в «Ригведе» зачатки эпических, лирических и даже драматических жанров типа мистерий либо диалогов (см. гимн-диалог Агастьи и Лопамудры — I, 179). Словно в процессе ее созидания представлена в «Ригведе» вся древняя мифология — от изображения персонифицированных природных явлений (гимны богине утренней зари Ушас, богу солнца Сурье, богу ветра Вате и т. п.) до обращений к верховным правителям мира, олицетворяющим понятие космического порядка (см. «Гимн Варуне» — VII, 86), или к таким уже чисто абстрактным божествам, как Вишвакарман — строитель мира, Шраддха — вера, Манью — гнев и т. д. При этом древние слои текста, связанный с натуральным мифом, часто оказывались переработанными в духе более позднего мифа — символического. Так, бог огня Агни обычно рисуется как простое воплощение огненной стихии: он с пламенными волосами и рыжей бородой, у него множество языков и золотых зубов, он — пожиратель деревьев, подобный бушующему в лесу разъяренному быку или скаковому коню, и одновременно Агни — жрец и наставник богов, посредник между богами и людьми, абстрактный символ конечного единства трех миров: земли, воздуха и неба (см. «Гимн Агни» — VI, 12). К позднему слою текста «Ригведы», в свете которого зачастую приобретают новый, усложненный смысл ее более ранние части, принадлежат и так называемые философские гимны, трактующие вопросы происхождения бытия, сущности богов и нераздельности их природы, первопричины и цели творения (см. «Гимн всем богам» — X, 72 и «Гимн о сотворении мира» — X, 129).