И всюду тьма - Алена Мандельбаум

неудобства, граф Блэкфорд. – Он продолжил уже тише: – Я… хотел бы поговорить с вами немного позже. А сейчас не могли бы вы восстановить защиту города?

Выражение лица Кеннета было холодным и беспристрастным и не сулило ничего хорошего. Прежде чем ответить, он помог Ане встать, оценил ее состояние и даже заботливо поправил помятую юбку.

– Не мог бы. Для защиты Аны от вас мне требуется много сил. Город обойдется без меня.

– Я понимаю, – печально ответил Карл.

Николь, слушавшая разговор в стороне, подошла к Карлу и с шипением проговорила:

– Ты же не можешь всерьез им верить!

– Могу, у нас нет оснований. Она исцелена. Сколько ресурса Света у тебя осталось? – он рассерженно ее одернул.

Затем он закрыл глаза, крепко сжал челюсти, и из него во все стороны поползли потоки Света. Они были сильно толще нитей, творимых Кеннетом, и переплетались реже, но Ана заметила, как они касались других инквизиторов, подпитывались и текли дальше.

– Вижу, вы разгадали мой прием, – поднял брови Кеннет. – Только изящества не хватает. С такой плотностью вы перерасходуете силу, поэтому рекомендую потренироваться в умении распределять Свет.

Инквизитор промолчал.

– А кто дал показания против меня? – поинтересовался Кеннет.

– Я не могу ответить, дело еще не закрыто. Но пока можете быть спокойны.

Граф разочарованно вздохнул.

– Сообщите, пожалуйста, когда решите прекратить трепать мне нервы.

– Идем. – Карл махнул рукой Николь и людям позади.

Она схватила его за рукав, но он отдернул руку. Ее слова, похожие на хриплый крик, разносились по саду:

– Ты пожалеешь, что не убил ее сейчас! Она посмела очернить первосвященника, он тебе как отец! Разве ты не понимаешь, что проклятые лгут на каждом шагу?

Карл, не обращая на нее внимания, понуро шел к карете.

– Если бы ты помог, отдал приказ, то от этой угрозы не осталось бы и мокрого места! Я не дам тебе это все так оставить! Мы должны ужесточить законы…

Голоса постепенно стихли. На тропинке стояли только Кеннет с Аной и лежали осколки разбитого стекла.

– У меня есть сильное желание отправить Инквизиции претензию с требованием возместить ущерб, – проворчал граф, растирая переносицу.

– А у меня – помыться и лечь спать, – Ана вздохнула, – сбоку все еще побаливает.

Кеннет, нежно положив руки ей на талию, наклонился, чтобы осмотреть рану, и еще раз провел по ней потоком Света.

– А так?

– Не знаю, кажется, стало лучше? Я пойду… мне надо Яну письмо написать.

– О чем?

– Про аукцион. Он знает, что должен будет появиться ближе к его завершению, но я хочу еще раз убедиться, что он не передумал. Уже завтра…

Кеннет проводил Ану до ее дверей. Они шли молча, думая каждый о своем. Она – о том, что скоро снова окажется в аду, но в этот раз или отплатит за раны, или излечит их. И, может, тогда грудная клетка перестанет сдавливать сердце, когда перед сном она будет вспоминать ужасы зала, свисты и крики. Исчезнут терзающие мысли о том, что можно было поступить иначе, утихнет горе того дня, что превратил ее в убийцу, и она перестанет сожалеть, что не увидела своими глазами их смерти.

Корявая, будто поцарапанная дрожью, записка легла в конверт. Ана почти вписала строку: «Я сегодня думала, что умру», почти спросила: «Как у тебя дела?», почти добавила: «Я сейчас думаю о нашем доме».

Позади в кресле неопрятным комком валялось платье, которое Ана больше никогда не наденет. Она не дала служанкам его забрать. Хотелось еще раз увидеть новый шрам, пусть и оставшийся только на корсете. Большой, рваный, с обгоревшими краями. Свет Николь всегда стремился стать огнем.

Ана подумала о других шрамах: недавно нашла новый, не больше кончика мизинца, на внутренней стороне бедра. Она даже не помнила, откуда он, но чувствовала странную благодарность: тело хранило пережитые испытания и принесенные жертвы.

Боль не исчезает с памятью. Она живет в капризах настроения, в мимолетных вспышках отвращения к привычным вещам, в книге в руке, где на каждой странице отчаяние, в слезах, льющихся без видимой причины.

Разум может забыть, тело – нет.

Глава 87. Лань

Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь тюль, ласково освещали кресло-качалку, где, укутанная в плед и согнутая над работой, сидела Хельга. Переступив порог комнаты, Ана, к своему изумлению, увидела в ее руках не очередную салфетку, а знакомое платье из темно-зеленого атласа. Точную копию того, которое ей так и не удалось надеть. Его изящные линии, юбки, словно волны ушедшего моря, безмолвствовали о несбывшемся. На корсете мерцала вышитая серебром луна, искусно переплетенная с полевыми цветами. Платье, которое должно было стать символом освобождения, теперь готово украсить хозяйку на аукционе. Круг замыкался. В тот раз Ана была бессильна, беззащитна… обнажена, а в этот – в броне, обманчиво прекрасной.

Она завершит цикл, начатый не ею.

В воздухе витал еле уловимый аромат старинного дерева, лаванды и давно остывшего печенья. Ана с нежностью смотрела на Хельгу, излучающую тепло и заботу.

– Птенчик мой! – воскликнула она, оторвавшись от вышивки.

Ана заглянула ей через плечо. Золотыми нитями в небе проступало солнце. Она улыбнулась. Солнце совсем ей не подходило.

– Почему? – спросила она, указывая на узор.

– Чтобы луне было не так одиноко.

Хельга улыбалась, а ее пальцы порхали над полотном. Ана, очарованная, присела рядом. Она изменилась со дня, когда в тишине своей кельи примеряла это платье. Не будет ли правильным преобразить его вместе с ней?

Ана не стала солнцем, но нашла его рядом.

– Бабусь, нет ли свежих сплетен из города? – спросила Ана вкрадчиво, желая узнать только одно: что люди говорят о первосвященнике.

– Урожай груш жуки поели, и цены взлетели! Дочь купца за дворянина замуж собралась. – Хельга лукаво покосилась на Ану. – Неужто не об этом спрашиваешь?

– Как всегда проницательны, – рассмеялась Ана.

– А то! Глаза мои все видят: видимое и невидимое, явное и тайное. Ну, слушай: костерят твоего первосвященника на чем свет стоит. Еще поговаривают, что или помрет скоро, или уже помер. Но многим и жаль его. Знаешь же, как люди думают о святых: непогрешимы они. Только им верить можно, только они зла не причинят.

– Почему жаль, когда такое открылось?

– Отрекся он от мирских утех, чтобы богу служить, так может бог и посчитал, что дети да семья этому не помешают. А то, что дочь незаконная, так у него и выбора другого не было.

На мгновение тень скользнула по лицу Аны, но быстро растаяла. Что говорят, не имело значения. Не сегодня, скоро