Важнейшее из искусств - Сборник

– Назад! – кричали они. – Наза-ад!… Не тро-онем!… Пропадете, дураки-и-и!…

«Сами вы дураки, – со злорадством подумал я, хрипло подхихикивая, – так я вам и поверил. Хватит с меня – верить… Если б это было кино, я, возможно, и поверил бы… Это кто-то хотел меня убедить, что это кино, дабы я поверил и сдался, но не на того нарвались. Какого хвоща я должен вам верить, когда вы сперли Колченогову дочку? И где теперь Колченогова дочка? Что-то я ее не вижу… Наву мою захотели, ишь, раззявили жевалки!… Пиявки вам болотные в задницу, а не мою Наву!…»

Нава уже скрылась за деревьями, и я поспешил за нею.

– Назад идите-е-е!… Отпусти-и-им!… – ревел вожак.

– Ха-ха-ха! – ответил я им киношным смехом.

И надо же, даже силы обнаружились откуда ни возьмись! Я был так доволен тем, что оставил воров с носом, уберег от них мою Наву (вот Кулак не смог жену уберечь, а я уберег!), что пытался даже приплясывать на ходу. Хорошо, что Нава шла чуть впереди и ничего не видела, – засмеяла бы. Мне самому было смешно за собой наблюдать, но самому над собой смеяться куда приятнее, чем слышать насмешки других. Тем более самых близких.

Потом возбуждение кончилось, и поступь отяжелела. Нава тоже пошла тише. А потом и вовсе повисла на моей руке. Устала бедная девочка. Сколько ей пережить пришлось. Ничего, сейчас найдем какое-нибудь удобное место, где поесть можно и отдохнуть. В лесу полно таких мест, только лес тут какой-то странный, будто неживой. По крайней мере ничего съедобного вокруг не ощущалось ни нюхом, ни зрением.

С дрожанием в коленях и хрипом в горле взобравшись на холм, мы вышли из леса, он будто примолк за спиной, и увидели внизу, в котловине, странную деревню. Но сначала нас поразила тишина. Тишина была такая неживая, что даже не возникло импульса обрадоваться человеческому жилью.

Деревня была треугольная, и большая поляна, на которой она стояла, тоже была треугольная – обширная глиняная проплешина без единого куста, без единой травинки, словно выжженная, а потом вытоптанная, совсем темная, отгороженная от неба сросшимися кронами могучих деревьев.

– Не нравится мне эта деревня, – заявила Нава. – Здесь, наверное, еды не допросишься. Какая здесь может быть еда, если у них и поля даже нет, одна голая глина. Наверное, это охотники, они всяких животных ловят и едят, тошнит даже, как подумаешь…

– А может быть, это мы в чудакову деревню попали? – спросил я. – Может быть, это Глиняная поляна?

– Какая же это чудакова деревня? Чудакова деревня – деревня как деревня, как наша деревня, только в ней чудаки живут… А здесь смотри какая тишь и людей не видно и ребятишек, хотя ребятишки, может быть, уже спать легли… И почему это тут людей не видно, Молчун? Давай мы в эту деревню не пойдем, очень она мне не нравится…

Солнце садилось, и деревня внизу погружалась в сумерки. Она казалась очень пустой, но не запущенной, не заброшенной и покинутой, а именно пустой, ненастоящей, словно это была не деревня, а декорация.

Ну точно, утвердился я в своей догадке: световой день закончился, съемочная группа свернула аппаратуру и уехала в предвкушении заслуженного отдыха и развлечений. До завтра…

– И правда кино, – не удержавшись, произнес я вслух с некоторым удивлением, потому что не так давно отказался от этой гипотезы.

Что-то я совсем запутался… И раньше не понимал, что происходит, а теперь и вовсе каша в голове. Где тот старец, который ее выскребет из моего горшка?

– Ты опять про это свое кино вспомнил? – чутко насторожилась Нава. – Ты мне так и не рассказал про свое кино, расскажи, а то мне страшно, и еще ты молчишь…

– Я даже и не знаю, как тебе объяснить, если ты его никогда не видела, – засомневался я.

– Ну, я же тебе объясняю про то, что ты не видел, – удивилась Нава.

– Кино – это когда одни люди, актеры, показывают другим людям, зрителям, картины из жизни, которой сами не жили. Именно не рассказывают, как ты, словами, а живут этой жизнью, а зрители наблюдают. Когда это происходит живьем, то есть когда одни находятся перед другими, – это театр называется, а когда то, что они показывают, запоминается на картинках – это называется кино… Поняла?

Нава недоуменно смотрела на меня:

– Что ты такое говоришь, Молчун, вечно ты такое говоришь, что хоть стой, хоть падай… Как можно рассказывать или показывать жизнь, которой ты не жил?

– А ты разве никогда не представляла, какой будет наша жизнь, когда у нас появятся дети? – задал я рискованный вопрос.

Нава прижалась ко мне боком и крепко обхватила руками.

– Представляла, Молчун, – почти виновато призналась она. Видимо, фантазия у нее потрудилась на славу.

– Ну вот, – уцепился я. – Того, что ты представляла, тоже никто еще не прожил, его еще не было, а ты уже это видела. Так и кино дает возможность представить жизнь, которой еще не было или которую прожил не ты… Ну, например, посмотреть, что было с твоей мамой, когда ее мертвяки утащили…

– Ой, не хочу я этого смотреть! – испугалась она. – Мне страшно такое смотреть!…

– И не смотри, – разрешил я. – Или представь, что ты не рассказываешь, как вы с Колченогом его дочку по лесу искали, а показываешь…

– Как же я могу это показать, – удивилась Нава, – если тебя там не было?

– Ну, там, откуда я, есть такая возможность запоминать изображение и звуки жизни, а потом смотреть на них снова и снова.

– Я так и подозревала, что ты из какого-то нечеловеческого мира, – вздохнула Нава. – Поэтому ты и не хочешь, чтобы у нас дети были.

– Постой-постой, – засмеялся я. – А кто мне сегодня утром говорил, что не хочет детей, не понимает, зачем они и что с ними делать?

– Ты, Молчун, умный-умный, – вздохнула Нава, – а дурак… Как же я могу хотеть детей, если ты их не хочешь? Чтоб дети получились, мы вместе должны их хотеть. А что я с ними буду делать, если ты их не хочешь?

Я не нашел что ответить, только пробормотал беспомощно:

– Вот вернемся из Города…

– Мы с тобой еще до Выселок не дошли, – напомнила Нава.

– Да, – согласился я, – до Выселок мы не дошли… А зачем нам на Выселки?

– А почему ты тут вспомнил про свое кино? – спросила Нава.

– Мне показалось, что эта деревня не настоящая, не для жизни, а специально построенная для кино, «декорации» называется. Сняли кино и бросили их… Кто ж в таком жить будет?… Может, не пойдем туда, – сказал я нерешительно, потому что чувствовал – нам не стоит туда идти, только ноги вот болят и очень хочется под крышу. И поесть что-нибудь. И ночь наступает… Надо же, целый день блуждали по лесу, даже Нава устала, висит на руке и не отпускает. – Давай не пойдем, Нава.

– Не пойдем, не пойдем… – проворчала Нава. – Какое такое кино? Это в твоих летающих деревнях кино бывает, наверное. А у нас в лесу сроду никакого кино не было, и не морочь мне голову своим кино, Молчун!… Мне есть хочется! Сколько же можно не есть?! Я с утра ничего не ела… И воры твои эти… От них знаешь какой аппетит? Нет, мы давай с тобой туда спустимся, поедим, а если нам там не понравится, тогда сразу уйдем. Ночь сегодня теплая будет, без дождя… Пойдем, что ты стоишь? И забудь про свое кино…

Да, живот поджимало от голода, а против него никакие резоны не действуют. Как там? Голодное брюхо к разуму глухо?… Что-то вроде… Может, и права Нава?

Рядом с первым домиком, прямо на серой земле, сидел серый, практически голый человек. Его было плохо видно в сумерках, он почти сливался с землей, и на фоне белой стены различался только его силуэт.

– Вы куда? – спросил человек слабым голосом.

– Нам нужно переночевать, – объяснил я. – А утром нам нужно на Выселки. Мы дорогу потеряли. Убегали от воров и дорогу потеряли.

– Это вы, значит, сами пришли? – сказал человек вяло. – Это вы молодцы, хорошо сделали… Вы заходите, заходите, а то работы много, а людей что-то совсем мало осталось… – Он еле выговаривал слова, словно засыпал. – А работать нужно. Очень нужно работать… Очень…

– Ты нас не покормишь? – спросил я.

– У нас сейчас… пред-тык-пык-стадия трансмутации… андрогенизация… финальный этап… клеточная стерилизация. – Человек произнес несколько слов, которые показались мне знакомыми, хотя вроде бы никогда их раньше не слыхал. – Это хорошо, что мальчик пришел, потому что мальчик… – и он опять заговорил непонятно, странно, – поддается трансмутации без предварительной стерилизации… высокополиморфные локусы… митоз… мейоз…

Я так и не понял, как все это связано с возможностью нас накормить, но догадался, что отрицательно.

Нава потянула меня, но я с досадой выдернул руку.

– Я тебя не понимаю, – возмущенно сообщил я странному человеку, стараясь хоть рассмотреть его получше. – Ты мне скажи, еда у тебя найдется?

– Вот если бы трое… – сказал человек невпопад.

Нава дернула изо всех сил, и ей удалось оттащить меня в сторону.

– Больной он, что ли? – продолжал я сердито булькать. – Ты поняла, что он там бормочет?