Несомненная реальность - Евгений Лотош

Он осекся, не договорив. Болотов встрепенулся и обратил на него острый, словно бритва, взгляд.

— Откуда ты о нем знаешь? — резко спросил он.

— Ого! — усмехнулся Вагранов. — Ты, похоже, очень даже хорошо его помнишь. Что так встревожился?

Болотов осел назад в глубину своего кресла и нахмурился.

— Сначала объясни, почему спрашиваешь, — сумрачно проговорил он.

— Да как тебе сказать, — Вагранов покрутил в руках пустой стакан с прилипшими ко дну чаинками, пощелкал ногтем по серебряной ложечке. — Понимаешь, я тут с ним некоторое время дело имею. Удивительные вещи человек рассказывает. Не стану вдаваться в подробности, они узкоспециальные, но в других условиях я бы решил, что он – гений. Разумеется, если то, что он рассказывает, окажется правдой. Но он… — Доцент вздохнул. — Не знаю даже, как объяснить. Не стану объяснять, о чем речь – все равно не твоя тема, не поймешь толком. Не суть. Странно, что вроде бы очень специфическими концепциями он владеет, очень нетривиальными, неочевидными, а на простейших конкретных вопросах плывет, как пьяный студент на экзамене. Видел бы ты, как он удивился, когда узнал, что каучук из сока гевеи добывают – дерево такое, в Бразилии растет. Он, видите ли, полагал, что его синтезируют из чего-то там. Удивиться-то удивился, но от своей идеи использовать серу в качестве наполнителя и не подумал отказаться. Обозвал процесс обработки вулканизацией. Откуда термин взялся – не говорит, только плечами пожимает. Где учился – не сознается. Я пытался выяснить, откуда он столько всего знает, но он в ответ только лепечет о научно-популярных журналах, что читал в детстве. Выдает великолепные идеи из области химии, но при том не имеет ни малейшего представления ни об одном ученом, даже о самых выдающихся.

— Так, — кивнул психиатр. — Что-то еще?

— Ну… — Вагранов опять замялся. — Проговорился вот, что с Зубатовым дело имеет. Ну, с тем самым, из Охранки. Сам понимаешь, для меня небезопасно…

— А! — Болотов отхлебнул чаю. — Ты все носишься со своими идеями о несправедливости общества, о его переустройстве, да?

— Да уже не ношусь, — хмыкнул доцент. — Насмотрелся я на некоторых… «товарищей». Не по пути мне с ними. Но сам посуди, ведь нельзя же…

— Стоп! — Болотов помахал рукой в воздухе. — Женя, мы сейчас не о политике разговариваем, ведь верно? Давай в нее не углубляться. Что там еще у тебя насчет Кислицына?

— Ну, все, по большому счету. Человек он вроде неплохой, увлекается сам и умеет людей за собой увлечь. Рассказывает интересно… дружелюбный и какой-то… свой, что ли. Хочется ему верить безоговорочно, какую бы глупость он ни ляпнул. Не знаю, как словами выразить… ну, ты у нас душевед, тебе виднее. Шутит иногда. Да так шутит, что не поймешь – может, и всерьез говорит? Брякнул вот как-то раз, что марсианин или что-то в таком роде. А так вот подумаешь, и непонятно становится – может, и в самом деле марсианин? Прилетел в герметичном цилиндре, как у Уэллса, и теперь ходит тут, высматривает, как бы кровушки нашей пипеткой попить… — Вагранов невесело хмыкнул.

— Понятно, — вздохнул доктор. — А меня-то ты почему расспрашиваешь?

— Он сам тебя упомянул, — пояснил Вагранов. — В том духе, что можно с тобой о нем поговорить.

— Так-так, — покивал Болотов. — Но видишь ли, Женя, тут проблема имеется. Врачебная тайна называется. Я не имею права о нем разговаривать, разве что он лично мне разрешит.

— Черт возьми! — тихо ругнулся доцент. — Что, совсем никак не можешь? Я же говорю – он сам на тебя сослался.

— Я рядом не сидел, — отрицательно качнул головой собеседник.

— Жаль, — Вагранов словно потух. — Я-то надеялся…

— И все-таки – почему ты так живо им интересуешься? — Болотов аккуратно снял пенсне и положил его на стол, потирая усталые глаза пальцами. — Нет, я понимаю, что персона он загадочная, но все же – почему ты не можешь принять его таким, какой он есть? Он не сумасшедший, я тебе как специалист заявляю. Со странностями, да, но мало ли какие у людей странности? Некоторые даже марки коллекционируют.

— Туше, — улыбнулся Вагранов. — Только я их уже не коллекционирую, забросил. Понимаешь, Миша, поначалу все казалось чем-то вроде… ну, если не шутки, то интеллектуальных посиделок. Собраться приятной компанией, потрепаться о том о сем… С ним рядом какой-то прилив энергии ощущаешь, так и хочется чем-то полезным заняться. Но сейчас пришла пора выбирать – действительно ли его идеи стоят того, чтобы в денежные дела влезать, или же он чокнутый, от которого лучше держаться подальше? У меня небольшой капиталец от родителей еще сохранился, и банкротом становиться совсем не хочется. Тем более – других за собой тянуть.

— А у вас с ним и в самом деле серьезные дела закручиваются, — медленно проговорил Болотов. — Когда он у меня лежал, он о наших деньгах ни малейшего представления не имел.

— Да он и сейчас в денежных вопросах как ребенок, — хмыкнул доцент. — Постой! Ты сказал – когда у тебя лежал? Он что, все-таки сумасшедший?

— Проговорился… — с досадой произнес доктор. — Черт! Теперь ты невесть что о нем возомнишь. Ладно, твоя взяла. Придется кое-что рассказать. Началась история месяца полтора назад… Ну да, точно помню – пятого августа неожиданно заявляется ко мне Зубатов. Не вздрагивай так сильно. У меня с ним тоже кое-какие контакты имеются. Просил он меня пару раз освидетельствовать бандитов, изображавших из себя сначала идейных борцов, а потом, когда не удалось, сумасшедших. Хороший человек Зубатов, душевный, хоть и жандарм. Ну да не о том речь. Заявляется он ко мне и выводит из коляски странно одетого человека, того самого Кислицына. И просит – мол, не осмотрите ли по старому знакомству господина, вроде бы и не пьян, а чепуху всякую несет. Я согласился – почему бы и нет? Находился Кислицын явно в сильном шоке: пульс как у загнанной лошади, зрачки расширены во всю радужку, мышцы напряжены, ровно у больного столбняком, пару раз на несколько минут сознание терял, нашатырем в чувство приводили… Ну, не стану мучить тебя деталями. Главное, что повторял непрестанно: «Я Народный Председатель, вызовите Бирона».

Болотов отпил глоток изрядно остывшего чая.

— Зубатов предложил мне оставить его на время, а расходы компенсировать за счет Охранного отделения. Я согласился – почему бы и нет? Потом, когда Кислицын пришел в чувство, я несколько раз с ним разговаривал. Он нес все ту же чушь про Народного Председателя, правда, уже куда более осмысленно. Поначалу я полагал, что имею дело с типичным случаем ложной памяти – науке такие случаи хорошо известны – но потом переменил мнение. Понимаешь, сумасшедшие, конструируя в голове картину мира, обязательно противоречат себе, много и по-крупному. Кислицын же… Он не допустил ни одного противоречия, как я ни донимал его каверзными вопросами в течение двух недель. Язык, на котором он временами говорил – никогда такого языка не слышал. И обследования не показали ни малейших признаков сумасшествия, только последствия шока, не более. Можно бы подумать, что он просто прикидывается. Изобрел себе историю – и развлекается. Но почему-то мне так не кажется. Я думаю, он искренне верил в то, что говорил.