Змеиное гнездо - Яна Лехчина

миловидного мальчика в красивого мужчину, то Хьялма выглядел их иссушенным подобием: тщедушный, долговязый и болезненно-худой. Отец отправил Хьялму княжить в Криницу, но недавно вернул назад, оттого что тот потребовался ему в Халлегате, – в который раз намечалась война с тукерами, – и теперь на коже брата неровно желтел степной загар.

Он обыкновенно решал с отцом княжеские дела, ходил к лекарям, заваривавшим ему горькие травяные порошки, а в свободное время, ссутулившись костляво-птичье, – когда его никто не видел и ему не требовалось держать спину прямо, – сидел над рукописями. Ярхо считал Хьялму человеком скучным и надменным, но когда оставил мальчишеские забавы ради забав иного рода, был вынужден признать: Хьялма – единственный человек в его окружении, сочетавший в себе отзывчивость и ум. И с чем Ярхо не мог обратиться к дядьке Тогволоду, догадываясь, что тот набедокурит еще сильнее него, с тем обращался к старшему брату.

Хьялма умел быть тактичным и понимающим, хотя редко отказывал себе в удовольствии ввернуть едкое насмешливое словцо, если опасность миновала.

С месяц назад Хьялма решил беду, в которую Ярхо угодил по милости изворотливой княжны из Надгорика: первая из подобных его проблем, но отнюдь не последняя. Ярхо любил всяких женщин, да влюблялся не в тех, и в юности это приносило ему довольно хлопот.

– Хьялма, – начал Ярхо серьезно, тут же позабыв о Сармате и своей обиде. – Я не…

Он замешкался. Почти весь месяц Ярхо провел вместе с Тогволодом, готовясь к возможному походу, а Хьялма пропадал у отца и лекарей. Ярхо толком-то его и не отблагодарил. Сейчас, рядом с ним, таким безукоризненно сдержанным, он вспомнил о щекотливом происшествии, свирепых родичах княжны и о том, как Хьялма не позволил сплетням бросить тень на имя брата, – Ярхо, хоть и был скуп на проявления чувств, вряд ли бы это пережил.

– Оставь, – откликнулся тот скучающе, переворачивая густо исписанную страницу. Но губы сломались в заговорщицкую усмешку. – Знаю, о чем скажешь. Ушей в Халлегате много, не стоит плодить слухи. Обошлось – и слава богам.

– Спасибо, – произнес Ярхо, а Хьялма благодушно кивнул.

Они сидели вместе – Хьялма был одним из немногих, с кем Ярхо было приятно и говорить, и молчать. Птицы щебетали в кронах деревьев, весенний ветер разносил цветочные запахи, и даже приглушенные голоса челяди не нарушали безмолвие: редкие мгновения покоя.

– Ладно, – сказал Ярхо, поднимаясь. – Если найду Сармата – оторву ему язык.

– Руки еще не забудь. Опять устроил в покоях младших невесть что и пытался пробраться в мои. Предупреди, что ему не стоит повторять это снова, иначе пойду разбираться.

Сармат с колыбели боялся Хьялму больше, чем отца: сердце старого князя можно было смягчить, призвав в свидетели мать, но сердце Хьялмы – о нет. И чем сильнее Сармат боялся, тем острее жаждал досадить.

– Хорошо. – Ярхо издал смешок. – Передам.

Славная тогда вышла весна.

Тихая.

* * *

Над Пустошью висела налитая, латунная луна июньского полнолуния. Тукерский лагерь полнился огоньками и диким весельем. Шатры утопали в искрящем гомоне – Ярхо такого не одобрял: война еще не была окончена. Но даже он признавал, что сегодняшней ночью враги бы к ним не сунулись. Величина того, что случилось, устрашала.

Ярхо шел по лагерю, и тукеры и княжегорцы – те немногие, что выступили на стороне Сармата, – уже не вытягивались перед ним по струнке, а крутились подле хмельными всполохами. Они смеялись, и кричали, и приветствовали Ярхо, точно он должен был разделить их ошалелую радость.

– Где Сармат? – спросил он грубо, выхватывая первого попавшегося парня. Тот оказался тукером. И если понимать княжегорский язык степнякам приходилось волей-неволей, то объясниться с Ярхо оказалось делом невозможным: тукерского тот не понимал.

Довольное, щекастое лицо парня обдало ужасом. Он залепетал то, что Ярхо не разобрал, и указал в сторону.

– Ступай, – обронил Ярхо, выпуская его плечо.

В юности Сармат умел гулять так, что весь Халлегат закипал от его лихого веселья. Старый князь считал третьего сына непутевым, важных дел ему не доверял, и зачастую Сармат маялся от безделья – куролесил с друзьями и крал чужих невест. Он устраивал кутежи, а затем с ядовитым удовольствием сносил наказания, будто рад был встать костью в отцовском горле. Отец же то отправлял Сармата в походы, повелев относиться к княжичу как к простому ратнику, то запирал его в клети и держал на воде и хлебе, то ссылал в предместья – тщетно. Сармат выдерживал нужный срок – отбушевав, становился кроток и покладист. А когда железная хватка ослабевала, начинал все сызнова – до тех пор, пока не поумнел и ему не наскучили подобные бесчинства. С возрастом Сармат стал осторожнее и хитрее, хотя гулянки по-прежнему любил.

Но в ту ночь Сармат не гулял. Не разделял с ханами трапезу, не плясал с саблями, не пил за победу в поединке. Он не появлялся перед соратниками, сверкающий, как начищенный щит, хохочущий и довольный; Ярхо застал его в одиночестве у шатра.

Сармат стоял к нему спиной, заведя руки за пояс, – у края овражины, в которой едва поблескивала сброшенная драконья чешуя, освещенная звездами и дальними огнями. Он был одет в длинный, до середины икр кафтан не то темно-бордового, не то коричнево-красного цвета, в ночи кажущегося черным. И ни золотое шитье на ткани, ни несколько рыжих, запечатанных зажимами косиц, что привычно выделялись на фоне распущенных волос, не обманывали: Сармат вел себя не так, как обычно. Он был серьезен, собран и тих.

Сармат не повернулся к Ярхо – хотя не услышать его, тяжело и хрустко переступающего через травяные заросли, было невозможно. Ярхо подошел и замер рядом. Как и Сармат, он молча смотрел на скинутую драконью кожу, на полную луну и очертания гор. Наблюдал за облачком точечно-золотых светляков, поднявшихся над кустами, которые потревожило каменное тело. Слышал треск кострищ и смех и – едва уловимо, нос Ярхо не был так хорош, – ощущал запахи лагеря и степи.

– Чуднó, – наконец произнес Сармат. Рассеянно улыбнулся и склонил голову вбок. – Не так ли?

Ярхо кивнул, не сомневаясь, что Сармат разглядит.

Столько лет они сражались с Хьялмой и считали его соперником умнее и могущественнее себя. А что сейчас?

– Полагаю, ты думаешь то же, что и я… Позволишь мне озвучить, братец?

О да: Ярхо бы все равно не сумел отыскать нужных слов.

– Это, – Сармат усмехнулся, – походило на детскую игру. Словно, едва подняв деревянный меч, ввязываешься в шутовскую драку с кем-то из бывалых отцовских ратников. Осознаешь ведь, что проиграешь, однако елозишь, бьешься… пыжишься. Ты ведь тоже не верил, что мы его побьем?

Нет. И он не верил.

Сармат