Замок - Гурвич Владимир Моисеевич

— Теперь ты об этом узнал и что с того? Почему ты так потрясен этим обстоятельством?

— Я не этим обстоятельством потрясен.

— Тогда, извини, но не понимаю, чем же?

Каманин посмотрел на Марию и отвернул лицо.

— Меня вдруг задело то, что они были близки.

— Хочешь сказать, что ревнуешь.

— Что-то в этом роде.

Несколько мгновений Мария молчала, собираясь с мыслями.

— Тогда получается, что ты по-прежнему любишь Мазуревичуте. Но тогда… — Мария замолчала.

Каманин резко повернулся к ней, взял ее руку в свою ладонь.

— Это совсем не так, Маша. Я давно не люблю Руту, как женщину, эти чувства погасли много лет назад. И больше не возрождались. Я ее люблю как человека, она замечательная. А это, как ты назвала, ревность, не более, чем атавизм.

— Но она же возникла, она существует в тебе здесь и сейчас, — возразила Мария.

— Это фантомная ревность. Просто в человеке сохраняется многое из того, что ему кажется давно ушло, а на самом деле где-то хранится. И иногда внезапно вылезает.

— Я понимаю, Феликс, вот только у меня возникли сомнения: а надо ли нам соединять в таком случае наши жизни? А если у тебя затем вылезут чувства к Анастасии, Эмме и даже Оксане. А, возможно, и еще к какой-то женщине, о которой мне ничего не известно.

— Полагаешь, мне следовало промолчать, ничего тебе не говорить?

— Не знаю, Феликс, тебе видней.

— Я тебе рассказал, потому что доверяю.

— Большое тебе спасибо за доверие, только я почувствовала себя так, словно меня ударили палкой по голове. И я в растерянности, не знаю, как следует поступить в такой ситуации.

— Маша, уверяю, между нами абсолютно ничего не изменилось.

— У тебя может быть, но не у меня. Наверное, мне нужно подумать, еще раз обдумать свое решение. А ты не считаешь, что это знак судьбы, ее предостережение против возможной ошибки.

— Глупости! К вечеру я уже обо всем позабуду.

— А вот я — нет. Да и ты — тоже, если вдруг у тебя вылезли эти чувства через столько лет.

— Этот Варшевицкий вечно приносит мне неприятности. Я мог продлить контракт с Краковским университетом, но решил этого не делать во многом из-за него.

— Что же он такое сделал?

— Интриговал против меня, настраивал преподавателей и студентов. Не мог простить моих отрицательных отзывов о своем творчестве.

— Не понимаю, зачем в таком случае он приехал?

Каманин пожал плечами.

— Скорей всего мое мнение о нем не дает ему спокойно жить. И он приехал с целью его каким-то образом изменить. Только не представляю, каким. Вряд ли он стал писать лучше.

— А вдруг?

— Да, какая разница, лучше, хуже. Это его проблемы, меня они мало волнуют. — Каманин посмотрел на часы. — У нас до выхода осталось всего пять минут. А ни ты, ни я не одеты. — Он пристально посмотрел на Марию. — Или ты теперь не собираешься со мной выходить?

111

Каманин и Мария под руку вошли в каминный зал. И едва они перешагнули его порог, раздались аплодисменты. Все расположились по периметру стены и хлопали в ладоши.

Каманин и Мария остановились посередине зала. Оба улыбались. Аплодисменты не стихали до тех пор, пока Каманин не поднял руку.

— Спасибо, дорогие мои, — произнес он. — Я безмерно признателен вам всем за то, что вы сегодня находитесь тут. Здесь собрались близкие мне люди, те, с кем прошла моя жизнь. А она, увы, уже в основном прошла. Как бы во многом благодаря Марии я хорошо себя не чувствовал, не ощущал молодым, я вступил в завершающий ее этап. Это знаю я, это известно всем вам. И главное, с этим фактом ничего не поделаешь.

Я решил отметить свой юбилей для того, чтобы подвести итоги своей жизни, посмотреть на всех вас. Я понимаю, что у каждого из собравшихся тут есть много ко мне претензий. Я никогда не был идеальным человеком, и далеко не всегда вел по отношению к вам безупречно. Я был сильно подвержен страстям, но без них я бы не сотворил и десятой доли того, что сумел сделать. Ведь страсть — это огромная концентрация энергии, она позволяет совершать новые творческие прорывы. Все женщины, с которыми пересекалась моя судьба, дали мне возможность выйти на более высокий уровень. Возможно, кто-то из вас посчитает это чересчур эгоистическое, утилитарное отношение. Не стану спорить, могу лишь сказать, что я неоднократно возвращался мыслями к этой теме. В свое оправдание могу сказать лишь то, что всякий раз я уходил, потому что ясно ощущал, что завершился очередной этап в моей жизни. И я не мог поступить иначе. Вовсе не в оправдании скажу, что для меня это был неизбежный поступок.

Я уже сказал, что этот юбилей имеет лишь одно сакральное значение — подведение итогов моей жизни. Многое ли я познал и понял в ней? Многие из нас в отличие от Сократа не желают признавать, что они знают только то, что ничего не знают. Иные переполнены тщеславием от того, что полагают, что знают очень много, хотя их знания касаются, как правило, узкой темы. И вне ее они полные невежи. Мне давно стало казаться, что есть какое-то глобальное равенство между знающими и не знающими на глубинном философском уровне. И потому я никогда не превозношу знание, понимая его относительность. Не зря же различают знание и понимание. Можно знать очень много, и не понимать ничего. При этом есть некий необходимый уровень знания, без которого невозможно правильное понимание.

Зачем я вам все это говорю? Когда это было, чтобы творец понимал до конца собственное творение. Никогда не было и не будет. В таком случае, как же быть человеку, оторвавшемуся от повседневности? Где он оказывается, чтобы обживать эту реальность? Когда-то меня заинтересовал вопрос соотношения в нем приходящего и вечного. Каждый из нас живет в этих двух временных категориях, вот только далеко не каждый это осознает. У большинства сознание целиком сосредоточено и поглощено повседневным. Это крайне сужает нашу личность, делает ее рабом своего эгоизма. Все преступники, диктаторы, просто негодяи и мерзавцы полностью порабощены такими представлениями. Мы никогда не победим всего того плохого, что заключено в нас, пока не оторвемся от почвы и не посмотрим в вечность.

Может, самая большая наша ошибка в том, что мы думаем, что со смертью все для нас кончается. Однажды я понял, что все как раз наоборот, со смертью все только начинается. Мы воспринимаем смерть, как окончание, и это глубочайшее заблуждение, потому что смерть — это на самом деле переход от одной к другой реальности. Когда мы оставляем в земле тело, то сразу становимся намного легче. Оно нас больше не тащит вниз, наконец, мы воспаряем вверх.

Но вот главный вопрос: с каким багажом? Так уж устроено, что все перемены в своей натуре можно обрести только в земной жизни. Да, в ней много удовольствий, которые выступают в качестве ловушки соблазна. Но подлинная суть ее совсем в другом — в обучении. Думайте всегда, как это ни трудно и даже неприятно о том, с чем вы пожалуете в мир иной. Но это именно то, о чем мы задумываемся менее всего. В результате к нам снова и снова возвращается все то зло, вся та чернота, которую мы накопили в себе.

Я завершаю, дорогие мои. Однажды я прочел одну замечательную фразу: у человека две жизни; вторая начинается тогда, когда мы понимаем, что жизнь всего одна. Одно из наших проклятий состоит в том, что мы до конца, а подчас вообще не понимаем цены наших ошибок. Часто нам кажется, что мы их исправляем, а в действительно усугубляем. Мы крайне беспечны в этом вопросе, обычно мы полагаем: ну, поступили не совсем правильно, даже, возможно, подло, но ничего страшного, мир не обрушится. Но те бедствия природные и политические, которые обрушиваются на нас, являются плодами накопленных заблуждений, неправильных действий, преступлений. Даже обычного вранья. Ничего не пропадает, ничего никуда не исчезает, все сохраняется и все однажды возвращается назад в наш мир в виде или благодати или бедствий или безжалостного возмездия. Человечеству катастрофически не хватает сознательности; я пытался хотя бы несколько ее капелек внести в нашу повседневную жизнь. Возможно, мне это удалось, возможно, нет. Я делал то, что мог, хотя сделал далеко не все, что мог. Но человек никогда не реализует себя полностью. По каким-то неведомым причинам нам это не разрешается. Но разрешается к этому стремиться. Большое спасибо за то, что выслушали меня.