Ёсико - Иэн Бурума

— Молчать, пока я работаю!

И вот этот самый Маэно, этот лузер порнолиги, вырядился в форму летчика-камикадзе времен Второй мировой войны, которую, скорее всего, спер с какой-нибудь киностудии, нанял одномоторный «пайпер чероки» и взорвал себя ко всем чертям в огненном шаре, предварительно прокричав: «Да здравствует Его Величество Император!»

Танэгути же остался, увы, невредим. Как сообщалось в газете, крайне правые политические взгляды Маэно совпадали со взглядами Танэгути, что называется, один в один. Оба желали восстановления божественной власти императора и возрождения фашистского государства. Но Танэгути допустил одну непростительную, в глазах его друзей-ультранационалистов, ошибку: он брал взятки у американской авиационной компании по поручению своего друга Танаки Какуэя.[81] А посредником выступал некий американец по имени Стэн Лутц, которого пресса называла «в прошлом киноактер».

Маэно наверняка спятил. Но иногда даже сумасшедших стоит воспринимать серьезно. Я ощутил нечто вроде стыда перед стариной Маэно. Каждый, у кого осталась хоть капля совести, испытывал отвращение к коррупции в современной Японии. Получать взятки от американских бизнесменов, чтобы покупать их аварийные самолеты, — это симптом очень серьезного заболевания. Вся наша система прогнила до основы основ. Маэно по меньшей мере нужно было похвалить за храбрость. Он отдал свою жизнь за то, во что верил. Многие ли из нас решатся на это? Кто может похвастаться тем, что его жизненный путь подчинен великому смыслу? Современный японец — всего лишь слепой потребитель вещей, которые на самом деле ему не нужны. В обществе потребления даже смерть теряет свою искупительную силу. Смерть потребителя столь же бессмысленна, как и его жизнь. Мы потеряли всякую честь. Маэно же, пускай и таким вот нелепым способом, попытался вернуть ее хотя бы частично.

Но к чему хорошему привело его самопожертвование? Боюсь, вообще ни к чему. Всем было просто плевать. Люди упорно продолжали жить дальше в темноте, поскольку их глаза были слепы для настоящей жизни. В пьесе Окуни про Ри Коран кукловод превращается в призрака. Но это — всего лишь невинное упражнение в игре «прими желаемое за действительное». Зловещие кукловоды не умерли. Ничего не изменилось после войны. Те же преступники все так же управляют нами. Слишком большим искушением было бы думать, что жить станет лучше, если куклы победят и сами станут кукловодами. Это очередная иллюзия, еще одно упражнение в принятии желаемого за действительное. Мы получим лишь новое поколение кукловодов, только в другой униформе. Ведь для того, чтобы революция победила, нужно убить не только кукловодов, но и самих кукол. Лишь тогда мы сможем освободиться от иллюзий, которыми кормят народ власть имущие, дабы и дальше держать нас в рабстве. Чтобы найти обратный путь в настоящий мир, в мир живых, мы должны уничтожить кино — и все фантазии, которые оно питает. Оно подобно опиуму, который лишает нас сил, так нужных нам, чтобы действовать, ухватившись за собственную судьбу. Мы должны потребовать у хозяев, завладевших нашим сознанием, вернуть реальность обратно.

14

Я думал, что в камере ливанской тюрьмы у меня будет хотя бы одно преимущество: уединенность. Я надеялся, что, подобно мистику или монаху, смогу постичь глубинную суть своей личности, которая находится где-то глубоко внутри меня, свободная от земных иллюзий. Я прилагал неимоверные усилия, чтобы избавиться от всяких мыслей о кино.

Тот факт, что нас вообще закрыли, был совершенно абсурдным. После развала Советского Союза в 1991-м ливанское правительство начало испытывать давление со стороны западных империалистических сил, которые добивались нашего ареста. Поэтому мы, более двадцати лет жившие в Бейруте жизнью обычных людей, вдруг стали мишенями для полицейского спецназа. Трое горилл с автоматами повалили меня на пол моей собственной квартиры и заорали на меня: «Где Сато?!» Несмотря на волосатую руку, сжимавшую мое горло, я смог прохрипеть, что я именно тот, кого они ищут. Они предъявили мне целую кучу сфабрикованных обвинений: заговор с целью убийства такого-то политика, планирование террористических атак на посольства таких-то стран. Это было слишком смешно даже для прокуроров, которым было велено признать нас виновными, поэтому они решили зацепиться за детали: подделка выездной визы в наших паспортах. А поскольку мы действительно пользовались поддельными визами вот уже много лет — у меня была бразильская, у Мориоки, кажется, костариканская, — технически это было правильно.

Говорят, тюрьма — идеальный рассадник религиозной веры. Два моих товарища, Нисияма и Камэй, оказались живым тому подтверждением. Они решили обратиться в ислам. Ливанская пресса подняла по этому поводу небывалый шум. Ни газетчиков, ни телерепортеров никогда не впускали внутрь тюрьмы «Румие», но для данного случая сделали исключение. Это был настоящий цирк — весь пресс-корпус Бейрута собрался, чтобы присутствовать при церемонии обращения, которую проводил шейх, прикативший в тюрьму на белом «мерседесе».

Шесть месяцев спустя Мориока женился на своей арабской подружке и решил обратиться в православие. Это также привлекло внимание общественности, и снова пресса появилась у ворот румийской тюрьмы, чтобы засвидетельствовать обращение японского героя войны. Но на сей раз тюремные власти внутрь никого не пустили. Возможно, они необъективно относились к христианству, а возможно, не хотели повторения медийного цирка. В любом случае, радиожурналисты и телевизионщики оставались снаружи и вели репортажи от главных ворот тюрьмы, пока военные не прислали танк, чтобы вытеснить их с территории. Но и этим дело не кончилось. К вопросам религии в Ливане относятся крайне щепетильно, поэтому священник отказался проводить церемонию в отсутствие прессы. Если шейх мог получить такое паблисити, почему этого не достоин христианский священник? И Мориоке пришлось ждать другого случая, когда менее привередливый священник смог бы привести его в лоно Христа.

Что же до меня, то да, я думал о вере. Пытался отыскать смысл нашего мимолетного присутствия на этой земле. Но ничего не нашел. Возможно, все дело в отсутствии необходимого компонента — гена религиозности. Возможно, у меня не было обычной человеческой потребности верить в Бога. Возможно, я не способен к религиозному поклонению, даже к примитивной вере, которой следовала моя мать, находясь во власти старух на Горе страха. Иногда я завидую своим друзьям, которые заглянули в себя и нашли там Бога. Я тоже, повторяю, пытался заглянуть в себя, поскольку в тюрьме больше заглядывать некуда. Но все, что смог выкопать из глубин своей души, оказывалось слишком призрачным. Эти глубинные образы мельтешили в моем подсознании, словно мозг был чем-то вроде кинотеатра. В тюремном уединении я отправился обратно в детство — и увидел себя, приклеенного к стулу по ту сторону экрана. Я вспоминал диалоги, монологи, общие планы, крупные планы, кадры — цветные или черно-белые, зернистые или четкие, сцены с доступными женщинами, которых насилуют в креслах дантистов, Бельмондо, корчащего рожи перед зеркалом, Джин Сиберг, продающую «Геральд трибьюн», шатер Окуни в Синдзюку, актера Дэндзиро Окути, размахивающего самурайским мечом, Жана Габена в роли короля алжирских трущоб… и так далее и тому подобное, пока мне не приходило в голову, что я схожу с ума. Однажды я провел целый день, подражая Кэтрин Хэпбёрн, повторяя одну и ту же строчку, которая показалась мне забавной до истерики: «Ах, Лондон! Ах, Лондон!» Сам не знаю, почему мне это казалось таким веселым. Видимо, у меня все же немного съехала крыша. Ну, а у моих друзей и подавно. Колонизация наших мозгов кинофильмами предлагает известное успокоение (ты никогда не один), но оно и ужасно, поскольку голоса киногероев заглушают твой собственный голос.

Каждый японец знает историю про богиню Аматэрасу, богиню Солнца, от которой мы все якобы происходим. В детстве я слышал ее от мамы, потом увидел на киноэкране. Хотя я считаю идею божественного происхождения полной чушью, которую в прошлом использовали для пропаганды расизма, мне всегда нравилась история с пещерой Аматэрасу. Ее брат Суса-но, бог Ветра, устроил у берегов ее царства яростный шторм, разметал все рисовые поля и помочился на храмы во время священных обрядов в честь Солнца. Разгневанная Аматэрасу скрылась в своем Небесном Гроте, погрузив мир во тьму. Не зная, что делать, боги собрались на совещание и разработали план. Рядом со входом в Грот поставили бадью, и Амэ-но Удзумэ — Отважная Дева Неба[82] — забралась на нее, чтобы исполнить танец. Она плясала сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, с топотом и закатыванием глаз. Наконец Дева Неба, раззадоренная богами, обнажила свои женские прелести, и боги принялись хохотать. Богиня Солнца, которая все еще находилась в своей пещере, не выдержала и высунула из пещеры голову — посмотреть, чем же вызвано такое веселье. И тут перед ней поставили зеркало, а Отважная Дева Неба объявила: «Появилось у нас божество, превосходящее тебя своими достоинствами, поэтому мы радуемся и веселимся». Злая от ревности, богиня Солнца протянула руку и попыталась коснуться своего отражения. Тут-то и схватил ее за руку бог Тадзикарао, Небесный Силач, вытащил наружу — и вернул миру солнечный свет.