Бродячий цирк (СИ) - Ахметшин Дмитрий

— Джагиту бы это понравилось, — сказал внезапно Аксель, и мы загрустили.

Мы катили и катили дальше, вращающийся в сердце урагана домик Полли из сказки, потерявший одну из стен и выпустивший наружу, словно открытая клетка канареек, мебель, плюшевые игрушки и множество любимых предметов.

Я грустил и слушал, как препираются Алекс и Костя.

— Ты как будто умеешь водить лошадь? — спрашивал первый.

— Я умею водить всё, что движется.

— Там нет ключа зажигания.

— Там есть хвост зажигания. А у меня есть зажигалка.

— Не подпускай его к лошади! — кричала Марина так, что закладывало уши.

Вчетвером мы мало разговаривали. Возможно, потому, что всем вместе удавалось собраться только на стоянках или перед выступлениями, а в остальное время ехали по двое в разных повозках, чтобы при необходимости сменять друг друга за козлами. Но и вдвоём мы в основном молчали или разговаривали на какие-то отвлечённые темы. Я уже достаточно большой и понимаю, чем отвлечённая болтовня, «smalltalk», как говорят англичане, отличается от настоящей тёплой беседы.

Акс всё больше разговаривал сам с собой, и под его бормотание было очень приятно засыпать. Казалось, он всё чаще стал забывать о нашем присутствии. Точнее, о нашем присутствии он помнил, но именно что только о присутствии: о том, чтобы по душам разговаривать с нами или как-то иначе поддерживать боевой дух команды не было и речи.

Однажды, когда была наша с Костей очередь управлять звериной повозкой, и разговор зашёл об Акселе, он вытянул голые лодыжки и сказал:

— Я, кажется, отъездился. Посмотри на мои ноги. Это ноги старого пса, хромого на все возможные амбиции. А этот — скачет, как будто молодой. Мне за ним уже не угнаться. Ты, может быть, сможешь. Если тебе это нужно.

— И что ты будешь делать?

Я почувствовал, как голос становится от слёз всё солонее и солонее.

— Наверное, вернусь в Берлин. Выкуплю ту старую почту, построю там кафе, назову его «У Джагита», и все будут думать, что Джагит — это я. В Берлине полно русских и все они будут считать меня шарлатаном. Там, на крыше обязательно будет открытая веранда и столик рядом с Джагитом, который останется всегда зарезервирован для нашей бродячей компании.

Я молчал. Я никогда не слышал от Кости подобных сентиментальностей. Впрочем, нельзя сказать, что сама эта идея не заставила несколько раз перевернуться кверху тормашками сердце в груди.

Марина считала, что Капитан готовит к отплытию свою шлюпку. Однажды ночью после выступления в безымянной французской деревеньке, где жители смотрели на нас козьими и воробьиными глазами, а козы и воробьи по-человечески восторженными, я выбрался из повозки утянуть что-нибудь съестное из продуктовой корзины, и едва не споткнулся о Марину.

Она сидела прямо на земле среди наших раскиданных пожитков и грустно подкидывала веточки в затухающий костёр. Веточки были совсем сырые, вместо того чтобы гореть, они извивались на углях, будто живые существа. От этого ей становилось ещё грустнее.

— Кого ты караулишь? — спросил я. — Можно убрать вещи в фургон, чтобы по ним не лазали собаки. Хочешь, помогу. Вообще-то нет. Их отгонит Мышик.

Услышав своё имя, прибежал сонный пёс. Я потрепал его по загривку и с удовлетворением подумал, что за последний год он вырос в настоящего льва. Вот что значит жизнь на воле! Пусть местные собаки ростом с доброю козу, но мой пёс всё равно выглядел внушительнее.

— Мышик тут не при чём, — сказала Мара. Вряд ли она вообще слышала, что я говорил.

Я плюхнулся рядом и обнаружил доброе соседство продуктовой корзины. Шмат сыра из неё будто сам прыгнул в руку.

— Аксель собирается сбежать, — наконец сказала она.

— Да ладно.

— Он ведь не протянет один. Скорее, протянет ноги.

— Погоди-погоди… С чего ты вообще взяла, что он уйдёт?

— Он уйдёт. Разве ты не видишь? Он собрал сегодня булавы не в ящик, а в сумку. Мне кажется, он возьмёт Марса, Костя вчера пошёл его привязывать, и привязал его дальше остальных.

— А Костя?

— Они в сговоре. Они в сговоре! Может, он возьмёт Костю, но мне кажется, нет.

Я затряс головой.

Мара вскочила, костёр выбросил ей вслед руку — столб искр — не желая отпускать.

— Послушай, я вытащила сумку. Посмотри, что у него там. Иди сюда, посмотри…

Там и правда оказались булавы. По две каждого размера, хоть магазин открывай. А ещё мячи, кружка, кое-что из одежды, зубной порошок и носовые платки, ворох документов, выглядящих так, как будто здесь это самая ненужная вещь, пара воняющих керосином поев и пластиковая бутылка из-под керосина. Пустая. Ещё кассетный плеер с наушниками и несколько кассет.

— Он взял документы…

— К чёрту документы! Он взял своего Басё.

Я как раз докопался до потрёпанного томика и вздохнул. Сказал:

— Давай караулить посменно. Ты не спишь уже полночи.

— Я не хочу никуда идти.

— Значит, спи прямо здесь. Ночь тёплая. А я покараулю.

Засыпая, Марина пробормотала:

— Я хочу уйти с ним. Я хочу остаться. Но кто поведёт нас, если не он? Что мы можем — одни?

Небо казалось огромной чёрной гранитной плитой. Даже и не скажешь, что через месяц зима. Когда же первый снег?

Ближе к утру уснул и я, зарывшись с головой в груду вещей, с Марой мы проснулись одновременно. Аксель никуда не исчез. Пока никто не проснулся, мы вернули спасательную шлюпку Капитана на место — в пассажирский фургон.

— Будем следить, — решили мы, и утром долго крались за Акселем по пролеску. Оказалось, что он отлучался в туалет. Вернулись смущённые и обескураженные.

Весь день он вёл себя как обычно, но во всём подряд мы видели зловещие знаки. Слишком тихи его разговоры с Костей, слишком молчалив наш русский друг, хотя сам Аксель как обычно весел и потрясающе-снисходителен, но это ничего не значит. Наверняка он даже не размышляет на тему того, где и с кем он встретит завтрашний день. Как обычно следует порывам души.

Так и случилось. После того, как очередной вечер затушил в слюнявых пальцах низких кучевых облаков костёр, меня, засыпающего, растолкала Марина, и мы подкрались к повозке, откуда только что выпала на траву сумка. Аксель уже готовился спрыгнуть следом, когда увидел нас.

— Не уходи. Пожалуйста, — сказала Мара.

Аксель втянул нас внутрь, где с задумчивым выражением лица уместился на одном из ящиков, служивших стулом. Посадил Марину к себе на колени, словно маленькую девочку.

— Вы, ребята, довольно проницательны.

— Мы нашли твою сумку, — сказал я.

Аксель провёл пальцами левой руки по лицу, будто надеялся разгладить хмурые складки. Точно так же он привык поглаживать обложку любимой книги, которая покрылась сеточкой изломов и морщинок, так, что уже не разберёшь, какой рисунок был там когда-то. Может, гравюра какого-то японского художника. Может, только название книги и имя автора. А может, портрет нашего Капитана. Кто знает?

— Да, вы правы. Мне хотелось снова топтать ногами только-только выпавший снег, шагая ранним утром к горизонту. Как в молодости. Ловить машину на шоссе, выступать ни для кого, в лесной глуши, и пройти насквозь приятный городок, улыбаясь девушкам. Стянуть где-нибудь буханку хлеба… Но история с Анной и Борисом кое-чему меня научила. И сейчас вы двое снова мне это доказываете. Там, в этой сумке — всего лишь куча моих скелетов, — он обезоруживающе улыбнулся мне.

Мы с Марой держали ушки на макушке, стараясь углядеть во всей этой поэтике всходы, которые дали наши подозрения. Аксель всё говорил и говорил, глядя в пустоту и поглаживая Марину по голове.

— Я хотел уйти, но теперь понимаю, что это вы уедете вперёд, а я так и останусь буксовать на месте. В течение всей моей жизни кто-то рядом старается научить меня, что такое ребячество. Был один парень, который рисовал мне спицей от зонта на песке мир, а потом рисовал меня в этом мире, в этом схематичном круге, как маленького человечка… Сказал, что сейчас я в любом другом месте этого круга, только не там, где ждёт меня маленький человечек из пяти палочек, мой двойник. Настоящий я, так он говорил. «Настоящий ты». Вы — моё место в этом мире. Поэтому сейчас, — он ссадил Марину с колен, поставил её перед собой. — Сейчас я торжественно прошу, не покидайте меня. Не оставляйте меня одного, снова бродить внутри замкнутого круга в обречённом ожидании, пока прибой размоет его и унесёт меня с собой.