Торлон. Война разгорается - Кирилл Шатилов

— Послушался. Он не может сопротивляться желаниям того, кто знает ключ.

— Какой ключ?

— Слово. Или порядок слов, если я правильно понимаю. Корлис знает лучше.

— Это что, ее рук дело?..

— Чтобы что-то знать, необязательно это уметь. Нет, она тут ни при чем. Но помочь толковым советом может. Или свести с теми, кто такими вещами занимается. Она не последний человек в Обители. Мы давненько не виделись, но надеюсь, что она все еще там. Слыхала я, что сегодня и к матерям просачиваются нехорошие вещи извне, но не думаю, что там у них все так же плохо, как в замке. Быть такого не может. — Радэлла помолчала, прислушиваясь к топоту копыт. — Сколько же я у них не была? Тебе сейчас сколько? Четырнадцать зим в конце этой будет?

— Тебе виднее…

— Значит, зим десять.

— А почему тогда я ее помню?

— Потому что она потом еще к нам приезжала. Хотела и тебя к себе забрать. Да только в ту пору еще мать твоя жива была. Не отдали.

— А почему? Зачем я ей там была нужна?

— Об этом можно только догадываться.

— Она что, тебе не говорила?

— О таких вещах обычно не говорят.

— Это как же?

— А вот так. Намекают в разговоре о возможности, а дальше смотрят, что родители или родственники скажут. Особенно если у кого несколько дочерей.

— А если родителей нет и спросить не у кого? Просто забирают без лишних разговоров?

— По-разному бывает…

— А тетя Корлис не обиделась?

— Она ведь не специально за тобой к нам в гости приезжала. Нет, я обиды не заметила.

— Я запомнила, что она была строгая.

— Она всегда строгая. У них там строгость принята. Полезное, кстати, качество.

— А в этот раз она не захочет, чтобы я осталась?

— Вряд ли. Ты уже большая для них. Да и недостатка в послушницах Обитель не испытывает. Нынче даже из богатых семейств туда, слышала, отдают. Не всех, правда, принимают.

— Места нет?

— И места тоже. А ты что ж, хотела бы туда переселиться?

— Ну что ты, бабушка. Я просто так интересуюсь. Мне с тобой хорошо, без строгости.

Конь прислушивался к знакомым звукам непонятной речи и поводил ноздрями. Он уже чуял то, что не могли почуять болтливые наездницы: запахи теплого стойла, сена и породистых кобылиц. Последних Ронан готов был обнюхивать часами. Особенно если со стойлом и сеном все было в порядке. Теперь же он радостно мотнул головой и воодушевленно заржал. Ковыляющий позади Хафган вторил ему тихим фырканьем.

— Видать, скоро будем на месте, — снова нарушила наступившую тишину бабушка.

— С чего ты взяла? Я впереди ничего не различаю.

— А ты не вперед, ты влево смотри. Да к коням прислушивайся. Эти своего не упустят. Как и мы, весь день, поди, на ногах, бедняги. Всем передышки хочется.

— А мы как, с тетей Корлис поговорим и сразу же в обратный путь? Или нам позволят переночевать?

— Не знаю. Нам вообще-то поспешать надо. Я же говорю, что Каур в большой опасности сейчас. Мы и так можем не успеть. — В подтверждение своих слов Радэлла стукнула в крутые бока лошади пятками, но вспомнила про хромого жеребца и снова потянула поводья на себя, чем, разумеется, вызвала замешательство и раздражение привыкшего подчиняться животного.

Вскоре Пенни тоже заметила слева, в том направлении, куда показывал из-за ее спины морщинистый палец бабушки, ровный ряд огней.

— Там что-то огромное, — восторженно воскликнула она.

— Ты что, никогда не видела Обитель ночью? Это факелы вдоль стен.

— Я понимаю. Но их же так много! Я насчитала двадцать три. Это что, одна стена такая?

— Матерям тоже нужно где-то жить, — усмехнулась бабушка. — У них там даже свой родник есть, в колодец за водой лазить не надо.

— Ты мне об этом уже рассказывала.

— Я тебе много чего рассказывала в свое время. Хочешь сказать, что все помнишь?

— Кое-что помню. Но ведь не зря говорят, что лучше один раз самому увидеть, чем много раз от других услышать. А нас точно пустят?

— Последнее время туда, я слышала, даже некоторых мужчин пускать стали. Ну, вроде бы затем, чтобы в хозяйстве помочь. Хотя раньше это никому бы и в голову не пришло. Всегда ведь сами как-то справлялись. Их дело. Не нашего ума, уж точно.

— Бабушк, ты конягу больше не подстегивай, гляди, как резво пошел.

— А я и не трогаю его. Это он сам. Я же говорю — дом почуял, вот и прибавляет. Глянь, даже хромой от него не отстает.

Снег вновь, в который уже раз за этот вечер, перестал, луна выскользнула из-за туч, и стало видно далеко вокруг. Впереди возникла вторая, ничем не отмеченная развилка. Пенни сообразила, что их дорога, запорошенная глубоким, давно не хоженным снегом, теперь убегает влево, тогда как Каур с телегой и лошадьми проследовал прямо, туда, где весело перемигивались огоньки в окнах ближайших изб. Здесь начинался Большой Вайла’тун.

Коня и в самом деле больше подгонять не пришлось. Обеим женщинам оставалось лишь держаться за поводья и друг за друга, чтобы не соскользнуть с не предназначенного для двоих седла. Сейчас им было уже не до разговоров — приближалась развязка их нелегкого пути, а исход никто наверняка предугадать не мог. Пенни томилась любопытством от предстоящей встречи с обитательницами этого загадочного места. Радэлла обнимала Пенни сзади и старалась, чтобы внучка не почувствовала ее дрожи. Потому что ей было страшно…

Зима превратила заросли окружающего Айтен’гард дикого винограда в неприступный с виду вал, за которым возвышались стены из мощного бруса. Дорога пролегала вдоль кустов, за которыми в другое время был бы виден ров, а сейчас ровное узкое пространство: наступи, и с головой уйдешь в бездонный сугроб.

Подняв голову, Пенни приглядывалась к верхушкам стен, однако оттуда никто за ними не наблюдал, никто приветственно не махал руками, равно как и не натягивал тетиву лука, угрожая непрошеным гостям быстрой смертью. Вблизи факелов оказалось гораздо меньше, чем казалось издали. Они тускло мерцали на черном бархате неба, посеребренном светом луны, и навевали теплые мысли об уюте домашней печи. Скорее бы уж вернуться домой!

— Тэвил! — вырвалось у бабушки, когда они обогнули стену и увидели взметнувшуюся к небу стрелу подъемного моста. — Нас тут явно не ждали…

Как и сами они не ждали помощи, которая пришла, откуда никто и не надеялся. Их конь поднял морду и громко заржал. Ему вторил более глухой хохот хромого. Вместе они составили такую пронзительную какофонию, что Пенни стало не по себе. Один раз. Второй. За стеной, вернее, на стене что-то ожило, между острыми верхушками бревен мелькнула чья-то фигура, и молодой женский голос окликнул их.