Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова

хочет, а Рада ищет, как царевичу помочь. С мужем из-за того ссоры, он всё кричит, мол, позабудь о подменыше, без тебя разберутся. Ежели бы он хоть раз её выслушал! Натерпелась она от людей, отреклась от человечьей сути, довольно с неё этой боли!

— Мне бы только словом с ней перемолвиться, — просит Завид, а сам думает: ведь Рада мужа любила, да и дочь бы не бросила. Верно, сгоряча так поступила. Поговорить бы с ней, может, опомнится.

Водяница будто мысли его прочла.

— Она уж твёрдо решила, — отвечает. — Не о чем тут говорить!

— Да я об ином. Совета у неё спросить хотел.

— Что за совет? Мне поведай, я ей передам.

Делать нечего, рассказал Завид о своём проклятии да о том, что птица-жар ему надобна, а он и не знает, где её держат, и в царский терем не удаётся попасть, и к кому с этим подойти, неведомо. Только у Рады одной и мог спросить, так не выйдет ли она?

Помолчала водяница и говорит:

— Завтра явись в этот же час, а теперь ступай прочь.

Опустилась она в воду и тотчас исчезла, будто примерещилась. Даже и следа не осталось. Переглянулись Дарко с Завидом, сети наспех уложили, да и ушли.

На другой день слухи поползли, что у Тихомира жена пропала. Говорили, он сам не свой. Будто его у реки спозаранок видали, бродил, звал её, лютовал шибко. Работник его домой увести хотел, а Тихомир его кулаком свалил.

Мужикам любопытно стало, пошли поглядеть. На берегу уж народу, будто в стольном граде людям нынче и делать нечего, кроме как глаза пялить. Тихомира ведут, он вымок с ног до головы, сам плачет, будто дитя малое, да к груди прижимает белый платок и башмачки.

— Прошёл, обернулся — лежат, — всё повторяет. — Вот не было, а вот лежат. Оставила, даже слова мне сказать не захотела, в глаза напоследок не поглядела… Я ведь платок ей повязывал, как в жёны брал, — отреклась, отреклась…

И ну рваться, людей раскидал.

— Пустите! — зверем ревёт. — Пустите, ужо я её отыщу, за косы выволоку! Как она смела меня оставить, паскуда такая!

Его окружили, схватить пытаются, да куда там! Не подступиться.

— Держи его! — шумит народ.

— Да зашибёт!..

— Держи, не то в реку кинется, утопнет…

— И привело же его, бедного, с лихаркой связаться — всё она виновата, ведьма проклятущая!

Тут Марьяша прибежала, насилу к нему пробилась. За руку его схватила, сама в слезах.

— Идём домой, тятенька, — просит. — Идём!

Тихомир и её оттолкнуть хотел, да опомнился, из глаз ярость ушла. Поморгал он, поглядел по сторонам, будто теперь только и понял, что стоит посреди улицы, а вокруг полным-полно народу. Дочь за плечи обнял, у самого губы дрожат.

— Пойдём, — говорит.

Завид на это глядит, и злость его берёт, и жалость. Твёрдо решил с Радой поговорить. Будь там что, неужто ей лучше в стылой реке, которая скоро затянется льдом, среди склизких водяных трав и коряг, с одними только пучеглазыми рыбами да с нечистью, которая уж и позабыла людскую жизнь, а то и не знала её?..

Да не вышла к нему Рада.

Явилась тёмною ночью к плакучей берёзе та же водяница и говорит:

— Велено тебе передать: ступай в дрянную корчму у Нижних ворот, там ищи сокольничего, его расспроси. По бороде узнаешь, она у него приметная — с боков черна, посерёдке седа. Сокольничий страсть как любит загадки, ты уж подумай, как то на пользу себе обратить. Да просьба к тебе есть.

— Просьбу я выполню, — говорит Завид. — Только отчего же Рада сама не хочет со мною говорить? Не обманываешь ли ты меня?

— Хочешь, верь, а хочешь, нет, — говорит ему водяница, — а Раду не жди, не явится она. Бересту просила снести.

Протянула она мокрый свиток. Взял его Завид и спрашивает:

— Тихомиру отдать?

— Тому она уже всё, что хотела, сказала! Как будешь у Нижних ворот, по сторонам погляди. Там когда-то изба сгорела, пожарище уж заросло. Люди, что могли, растащили, а нового жилья не возводят: говорят, дурное место. У того пожарища старая яблоня, в ней дупло, в том дупле бересту и схорони, а кто за нею явится, не гляди. Сделаешь?

— Всё сделаю, — кивнул Завид. — Ежели могу ей хоть так послужить… Надолго ли она решила уйти в воду? У неё ведь дочь осталась, плачет, горюет.

— Чай, не дитя, — ответила водяница. — Скоро мужа найдёт, утешится, что ей мать? Да вот ещё тебе.

И перстень дала, тяжёлый, холодный.

— Ежели в беду попадёшь, — сказала, — может статься, он тебя выручит. Царицы Всеславы он. Рада потому только одна к реке и явилась, что с весточкой этот перстень получила да названой сестре поверила. Те, кто её поджидал, хотели его забрать, да не сумели. То не царские были слуги, не ведает царь о злодействе. Царица, уж верно, захочет сохранить это в тайне.

И прибавила горько:

— Видишь теперь, сколько боли? Как ей было всё пережить? Оставьте её в покое!

— Так ведь перстень могли и украсть, — возразил Завид. — Царица-то, может, не виновата.

Поглядела на него водяница печально и сказала:

— Юн ты ещё, совсем жизни не ведаешь, — да с этими словами в воду и ушла, больше не воротилась.

Сжал Завид перстень в ладони, ещё миг помедлил у тёмной заводи, да понял, что нечего ждать. Развернулся он и пошёл к дороге, где поджидал его Дарко.

Глава 23

Снёс Завид бересту, куда велели, спрятал в дупле старой яблони. Любопытно ему было, что там написано и для кого эта весточка предназначена, да удержался, глядеть не стал.

Рассказал он мужикам поутру, что узнал. Подумали они, подумали и решили ещё задержаться, потолковать с сокольничим. Перстень рассмотрели: изумруд в нём немалый, кругом серебряный узор, да такой хитрой, тонкой работы — не верится, что людских рук дело.

— Небось царица бы свой перстень с охотою выкупила, — сказал Пчела, вертя его в пальцах и так, и эдак, и всё поднося к глазам. — Может, и птицу-жар отдала бы. Этой вещи и цены нет!

— А может, велела бы нам головы срубить, — хмуро сказал Невзор и, отнявши перстень, спрятал его в мошне. — Припомните лучше, какие загадки знаете, да позаковыристее, помудрёнее.

Почесали мужики в затылках. Сидят у корчмы на завалине, думают. Лютый ветер задувает, посвистывает, будто тоже загадки нашёптывает, рвёт облака на небе, гонит сухие листы по дороге.

Хлопнул Добряк себя по колену, да и говорит:

— У двух матерей по пяти сыновей.