Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Больничные встречи
На втором курсе заработал тяжелейшую язву желудка. Наш историко-филологический факультет занимался во вторую смену, с 14 часов. Из дома (а жил я тогда от института далековато) только на трамвае-«двойке» чуть не через весь город проехать надо, так еще и до трамвая минут двадцать идти. Поэтому из дома уходил обычно часов в десять, чтобы до начала лекций в институтском читальном зале подготовиться к семинарам, а маленькая институтская столовая переполнялась так, что стоять в очереди не хотелось. После первой «пары» (так назывался лекционный час) мы обычно отряжали в столовую кого-нибудь, чтобы тот на всех купил пирожков, благо, стоили они пять копеек. Гонец возвращался к половине следующей пары с огромным свертком, мы расхватывали пирожки и за пару минут поглощали их. Они – пирожки – и сказались на втором курсе. Приступы были затяжными, а боли такими острыми, что не мог спать, и, только сев, поджав при этом колени к подбородку, забывался в полусне, в полудреме.
После октябрьских праздников и вовсе оказался на койке терапевтического отделения больницы имени Семашко, в старинном особняке парка имени XVI партсъезда, принадлежавшем управляющему Ярославской Большой мануфактуры. Здание причудливой архитектуры внутри полно закоулков, чуланов, скрипучих деревянных лестниц. Палаты в просторных комнатах. Коек достаточно, в моей палате – десять.
Все больные ходячие, далеко не старые, потому жили весело, шумно и дружно. Соседом по койке оказался молодой мужчина с тяжелейшей инсулинозависимой формой диабета. Подхватил он ее самым, наверное, необычным способом. Работая в геологической партии на сибирских просторах, однажды в обеденный перерыв вышел прогуляться по живописным таежным окрестностям. И там столкнулся с медведем-шатуном, не залегшим в спячку. Молодой, только что после армии, он мигом взлетел на сосну, а медведь за ним, но сорвался под собственным весом, однако не ушел, а улегся внизу, поджидая жертву. Понял, зря не послушался предупреждавших: в тайге без ружья ни шагу.
Его нашли только на другой день, бесконечно уставшего, замерзшего и больного, хотя сам он того еще не понимал. Как снимали с сосны, не помнил. Более или менее сознание просветлело только в новосибирской больнице, куда доставили самолетом санавиации. Постоянно хотелось пить, всю ночь бегал к крану. «Пил и лил», – шутил он в разговоре со мной.
Но шутки шутками, а положение парня аховое. Мало того, что ему постоянно вкалывали инсулин, его мучил зверский голод. В полдник ему приносили добавочное питание, чаще всего гречку с мясом. Но не приведи Бог, если кухня почему-то задерживалась. Его начинало трясти и бить крупной дрожью. Он как-то съеживался и смотрел такими глазами, что я не выдерживал и бежал на кухню, начиная орать с порога: «Вы что, уморить его хотите?!» Кончилось все следующим образом. Раз в неделю обход по палатам делала заведующая отделением. На вопрос о моем самочувствии выложил все, что думаю о кухне, о порядке, много чего наплел. Она, уже седая, с волевым лицом, плотно сжатыми губами, выслушала мои беспорядочные претензии молча и до конца, сказала: «Успокойтесь, больше этого не повторится!» Свита, сопровождавшая ее, выглядела растерянной и подавленной, на меня не смотрели вовсе. Заведующая отделением закончила обход споро, без суеты и спешки, задерживаясь у каждой кровати, расспрашивая о самочувствии, просматривая истории болезни, делая некоторым больным изменения в курсе лечения, назначая новые анализы и осмотры у специалистов…
Когда она вышла из палаты, кто-то из больных сказал:
– Ну, ты даешь! С ней так и профессора-то не говорят, это же не женщина, подполковник.
– В каком смысле?
– В прямом, с войны пришла в этом звании.
Звали заведующую Валентина Александровна Барщевская. Старожилы района до сих пор поминают её добрым словом. Тогда поразили в ней властность, стремительная походка, подчеркнутая строгость и любовь к порядку, сочетавшиеся с любовью к больным.
Видя ее в идеально отутюженном белом халате, ослепительной шапочке, невольно думалось, что она родилась врачом. Она по этому поводу шутила, что медиком стала случайно, не хватило десяти рублей для возвращения ни с чем в Ярославль. Ей не предоставили места в общежитии, а на съем квартиры не было ни рубля. Она вспоминает с улыбкой, как темной осенней ночью сидела на ступеньках у входа Московского второго медицинского института и хотела спать, но не было сил уснуть. Вахтер в дверях несколько раз выглядывал через стекло, пока наконец не решился выйти. Он возник перед Валентиной неожиданно:
– Что это вы, барышня, засиделись тут?
– А мне в институт надо, – робко ответила она.
– До открытия еще далеко, шли бы вы лучше спать.
Пришлось открыться незнакомому человеку и про отсутствие мест в общежитии, и нехватку денег, и о попытке скоротать ночь на вокзале.
Дрогнуло сердце вахтера:
– Заходи-ка в вестибюль, здесь и переспишь, завтра ведь целый день учиться.
К счастью, через пару дней примчался в город отец, который привез немного денег, чтобы снять для дочери угол в столице, а уж на житье-бытье приходилось подрабатывать вечерам, иногда даже разгрузкой вагонов. Чтобы так добиваться знаний, надо мечту выстрадать.
С началом Великой Отечественной войны в звании капитана медицинской службы она ушла на фронт, став врачом танкового полка. О женщине на войне сказано много, но невозможно сказать все, ибо не женское это дело. В рукопашной Валентина Александровна не бывала, но фронтового лиха хлебнула через край. Чаще всего вспоминается ей один эпизод фронтовых будней. Она везла на машине раненых с передней линии. Неожиданно из-за верхушек деревьев показался вражеский «Юнкерс». Он летел на бреющем полете настолько низко и близко, что она даже разглядела лицо летчика. Дав несколько очередей, пилот пошел на второй заход.
– Гони, скроемся за поворотом, – закричала она шоферу. Он вместо выполнения команды выскочил из кабины и бросился в спасительный лес.
– Стой! – успела прокричать она.– Гад, ну, гад, – сквозь слезы
