Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лисы в яме уже нет, – прервал Далибор, – наши люди видели его, по-видимому, уходящего. У него издавна есть друзья разбойники, как сам, наверно, либо с ними, либо к ним умыкнул.
– А не видится мне, – добавил Лелива, – чтобы скоро другой раз решился напасть на Сурдугу, когда вам его хорошо удалось отправить.
Подошёл старый Далибор.
– Если бы не Провидение, – сказал он, поднимая вверх руки, – не защитился бы я, хоть челядь хорошо суетилась. Большой кучи не стянули, а баба Журиха, возможно, подговорённая им, тыльную дверцу обещала отворить. Обвинили её в этом и сильней всего говорит о вине то, что сбежала.
Прибывшие стояли поражённые.
– Война! – воскликнул Покрывка.
– Я бы не боялся её, – вставил Шарый, – и победил бы злого беса, когда бы дома мог сидеть, – но меня на иную войну вызывают – и я должен… Отпросился на день-два у воеводы, как бы что кольнуло…
С прибытием соседей в сердца вошёл дух, Далибор чувствовал себя в безопасности. Флориан уговаривал брата жены и гостей своих, чтобы дражайшее его сокровище стерегли.
Лелива хотел для безопасности сестру забрать к себе, но сама Домна сопротивлялась, не желая бросить этого старого отца, который своего гнезда покинуть и сдать в чужие руки не мог.
– Тут голову положу, – бормотал он, – но уходить перед разбойником, не дождавшись его, – позор для моих седых волос, а лучше позора – смерть.
Его люди закричали, что все с ним Сурдугу будут защищать… Пошли тогда сразу вокруг осматривать замок, к чему Покрывка пригодился и имел великое сердце.
– На войну не иду, потому что одна рука моя висит мёртвой, тогда хоть здесь послужу.
Так прошёл день, а Флориан, сдавая гостей на отца, больше смотрел за женой и детьми, по которым долго тосковал.
Домна уже восстановила всё своё мужество, улыбку и большое сердце.
– Езжай спокойно, – говорила она, – мы, солдатские жёны, должны быть к тому привыкшими, что с королём, да, с врагом мужьями делиться обязаны. Это наша доля… а я знаю, кто меня брал и кому я клялась. Езжай спокойно, – повторила она, – Господь Бог нас спас чудом, не откажет и дальше в своей опеке. Люди у нас мужественные, а я и отец не проспим. Тем более, когда получишь в помощь друга, а опекуном брата!
– Так ты прибавляешь мне сердца, – сказал Флориан, – ибо рыцарский долг – это рыцарский долг, но оставить вас так с этим злодеем под боком?..
Домна ударила его по плечу.
– Всё плохое прошло, я это чувствую в душе моей. Раньше я боялась этого человека, он часто являлся мне в снах, так что я с криком к колыбельке прибегала, защищая Сташка. Сейчас что-то мне говорит, что не сможет ничего против нас.
Езжай, милый мой, и возвращайся с добычей, а, что лучше, с добрым именем, застанешь нас на пороге не как сейчас, заплаканных и встревоженных, но приветствующих победителя и счастливых.
– Amen, – прибавил Шарый, – и пусть бы это случилось.
– Бог милостив! – шепнула женщина.
Ещё на один день остался Шарый дома и имел то утешение, что плотники ему до вечера ворота новые поставили, очистили въезд и остроколы привели в порядок.
Нужно было расстаться с Домной. Храбрая женщина вышла с ребёнком на руках на порог и осенила его святым крестом. Шарый направился к королю – его звал долг.
Том II
I
Перед недавно воздвигнутым алтарём в замковом костёле на Вавеле совершалась святая месса.
Этот алтарь, поставленный за счёт короля, был посвящен его патрону, святому Владиславу, и перед ним теперь молились король и королева Ядвига, потому что в этот день Локоток должен был двинуться против крестоносцев в поле. Отдельные отряды уже вышли из лагеря раньше, другие готовились к дороге.
День был осенний, небо было всё обтянуто оловянной занавесью, воздух тихий; природа была как бы спящая и уставшая. На многих деревьях уже пожелтели листья, с иных начинали опадать. Дым из городских труб стелился низко и раскладывался над землёй.
Есть такие дни, как был тот, когда все чувствуют, словно им чего-то для жизни не хватает, словно отпадала охота – завтра ничего не обещало, а угрожало чем-то неизвестным и страшным.
Такая тяжесть и сейчас лежала на душах этих людей, кои окружали короля. Он сам, обычно весёлый и охочий, когда выбирался на войну, бесстрашный перед любой опасностью, был мрачный, молчаливый, хмурый.
На протяжении последних нескольких дней приходили всё более тревожные вести из Великопольши и тевтонских границ. Подтверждалось предательство воеводы Винча из Поморья и сношение его с крестоносцами.
Этого, может, меньше боялся король для себя и страны, чем для сына.
При Казимире был степенный муж, Неканда, но наследник молодой был, неосторожный и, хотя мужества ему хватало, в рыцарском ремесле менее опытный, нежели иные его ровесники княжеского рода привыкли бывать. Ребёнок того отца, который на протяжении полувека не отдыхал никогда, постоянно с оружием и на коне добиваясь и защищая свою корону, – Казимир из-за этого противоречия, которое есть тайной, и повторяется часто в следующих поколениях – не любил так войны, как отец, был равнодушен к рыцарским делам и предпочитал жизнь в покое и хозяйском труде… и управленческом.
Локоток опасался, дабы в момент опасности само его невежество не сделало его дерзким.
К Познани теперь и король, и королева обращали грустные глаза, рады бы что-нибудь узнать о сыночке.
В нём они жили оба.
Послы, которые приносили разные вести, о королевиче знали мало. Говорили, что, должно быть, уехал, куда – не говорили, потому что для безопасности были вынуждены сохранять тайну о его схоронении.
Король в этот самый день собирался двинуться с войском в дорогу.
Уже знали, что Ян, король чешский, который в то же время называл себя и польским королём, собирался вместе с крестоносцами ударить на Польшу. Орден ждал его, подкрепления с Рейна, из Ливонии уже дошли до Мальборга и Торуня. Чехи медлили.
Набожная королева Ядвига перед отъездом потащила супруга к алтарю патрона.
Весь военный панский двор, который вместе с ним собирался в поле, занимал в то время щуплый костёл и часовню.
Царственная чета молилась именно на том месте, где, согласно своей воле, вскоре, может, должна была покоиться. Алтарь святого Владислава стоял перед гробом.
Локоток, который раньше перед своим путешествием в Рим был мало набожным, а духовенством пренебрегал, в последнее время очень
