Встречи на московских улицах - Павел Федорович Николаев

– Да-с, Владимир Алексеевич, всё кончилось. Кончились «Яр», «Мавритания», «Стрельна»… всё… всё… А без них и я кончаюсь. Хоть бы чем-нибудь их вспомнить, а там хоть и умирать.

– Ну что же, вспомним! Видишь, Иван Иванович? Ну-ка, понюхай!

Гиляровский вынул из кармана кусок сыра в бумаге, немного промаслившийся от слёзок. Владимир Алексеевич достал его случайно – из-под полы. Удивлённый Иван Иванович так откинул голову, что цилиндр чуть не слетел с неё.

– Швейцарский сыр! А у меня ножик есть.

Он вынул обломок ножа и протянул его Гиляровскому. Тот развернул сыр и отрезал кусочек.

– Да разве так можно? Что вы! – вмешался Иван Иванович. Он снял перчатки, сунул их в карман и заявил:

– Руки у меня чистые, – взял нож обратно, грустно сказал: – Может быть, да и наверняка, пожалуй, я такой сыр в последний раз ем, так позвольте уж…

И начал резать тупой стороной лезвия. Сыр сворачивался в трубочку, становился ароматным и мягким, таял на языке.

– Такой сыр не режут, а гофрируют, – пояснил бывший гурман. Он не ел, а священнодействовал. – У-ух! Вот душу отвёл. Жаль, что хлеба нет.

Вскоре распрощались. Иван Иванович тихо зашагал к скаковой аллее. Гиляровский продолжал сидеть на скамейке против великолепного храма разгула прожигателей жизни и думал о ушедшем: «Как на службу, ежедневно являлся Иван Иванович в сверкающий огнями и переполненный щегольской публикой ресторан. Входил лоснящийся, пузатый; гордым и вместе с тем добродушным взглядом окидывал все столы и, направляясь к эстраде, за свой постоянный столик, раскланивался направо и налево.

– Иван Иванович! Иван Иванович, к нам! – раздавалось со всех сторон.

И он каждому отвечал, каждого по имени-отчеству называл и садился там, где компания казалась ему наиболее подходящей. Он везде был желанный гость».

Иван Иванович дошёл до скаковой аллеи, остановился, снял цилиндр и помахал им Гиляровскому. Вспоминая позднее этот прощальный жест, Владимир Алексеевич писал: «Это был последний цилиндр, который я видел».

Гостья. Осенью 1926 года в Москву приехала молодая грузинская актриса Наталья (Нато) Георгиевна Вичнадзе. В Тбилиси она дебютировала в фильмах «Отцеубийцы» и «Разбойник Арсен». Огромную популярность принёс ей фильм «Гюли».

В столице Вичнадзе знала только В. В. Маяковского, поэтому сразу позвонила ему.

– Где вы, откуда вы? Я к вам подъеду сейчас же, – загудел в телефон сильный, сочный голос поэта.

Приехал. Нато была с мужем, который куда-то спешил, и Маяковский вызвался показать гостье Москву. Актриса вспоминала:

– Мы ехали по гладкому, ровному Ленинградскому шоссе[43] в такси старого образца, кузов его был тесен для Маяковского. Скрестив руки на груди, Владимир Владимирович говорил со мной.

Вернее, не просто говорил, а отвечал на раздумья актрисы о её будущем:

– Если вы серьёзно хотите отдаться своей профессии, то нужно отодвинуть на второй план ваши личные отношения, семью, иначе засосёт она вас или постоянно будет вас отвлекать. Вы, пожалуйста, только не думайте, Наташа, что я собираюсь вас разводить, нет, нет! Но человек ведь очень ценное существо. Боюсь я за вас – вы хрупкая женщина.

И вдруг, оборвав себя, предложил:

– Давайте лучше выйдем из машины и походим пешком. Небось, в Грузии у вас такой красоты не увидишь.

Вышли, стояла золотая осень, такая же многокрасочная, как стихи Маяковского. Оба молчали, думая каждый о своём.

Первый шаг к звёздам. В кино Т. Окуневскую завлекла подруга – Тося. Она училась на актёрском факультете и подрабатывала в студии «Межрабпромфильм». Посвящая Татьяну в детали предстоящего действа, Тося говорила:

– Замечательный эпизод слепой цветочницы. Я уговорила режиссёра снимать вместо меня тебя. Я рассказала режиссёру, что это должна быть трогательная девочка, и у меня есть такая девочка. Ты только, пожалуйста, не дрейфь. Режиссёр – старый хрыч, но я буду рядом с тобой. Фильм об Америке – на улице стоит слепая девочка – цветочница с лотком фиалок… Ты делай всё, как я тебе скажу. Будет большая массовка – смотри только на меня.

Съёмки проходили на фоне бывшей гостиницы «Яр» (Ленинградский проспект, 32). Когда очередь дошла до эпизода с цветочницей, режиссёр закричал:

– Антонина! Где твоя девочка? Показывай!

Тося подвела «новенькую» к режиссёру. Он был стар и хром, вдобавок к этому – злющий. Окинув недобрым взглядом Татьяну, изрёк:

– Ничего, годится, трогательна, похожа на гусёнка!

Начались пробы. К Татьяне подходили люди, «покупали» фиалки, а она улыбалась и произносила свой текст.

– Очень хорошо, – одобрил режиссёр, – но мне надо, чтобы улыбались только губы, а глаза были мёртвыми, слепыми!

– Как же отнять глаза ото рта? – испугалась Татьяна и посмотрела на подругу. Режиссёр и вся массовка ждали. – Наверное, подсказать этого нельзя, я должна сама догадаться, как это сделать, – поняла она и сделала.

Во второй сцене Таня должна была плакать. Но как, откуда взять слёзы? Подсказала Тося:

– Вспомни что-нибудь грустное – и заплачешь.

Вспомнила любимого пса Бишку, как он попал под трамвай, и слёзы действительно полились. Но режиссёр уже отвернулся от «цветочницы» и закричал на всю массовку:

– Антонина, что за тупицу ты мне привела? Ей не на съёмке надо быть, а торговать за прилавком! Дура какая-то!

Съёмку возобновили. От обиды Таня плакала так, что её не могли остановить. Когда возвращались домой, Тося утешала её:

– Тебе этого не понять. Ты ещё не знаешь, что все бездарные режиссёры, ничего не умеющие и не могущие, вот так добиваются результата. Он нарочно тебя оскорбил, чтобы ты заплакала. И ты не огорчайся, ты же видела, как все к тебе ласково отнеслись, как тебя успокаивали.

А у бедной Тани слёзы лились до самого дома. Но её заметили, вскоре последовали другие предложения и съёмки в фильмах «Пышка», «Горячие денёчки», «Майская ночь», «Ночь над Белградом», «Ах, капитан!», «Пархоменко», «Последняя ночь», принёсшие Татьяне Кирилловне Окуневской широчайшую известность.

Выиграл биографию. 2 мая 1949 года в Малом театре должна была состояться премьера пьесы «Молодость» молодого драматурга Леонида Зорина. В этот же день в Петровском парке проходил футбольный матч между старыми соперниками – командами ЦСКА и «Динамо». Страстный болельщик, Леонид решил попасть на состязание, так как считал его подарком судьбы, которая подфартит отнюдь не каждому.

Билет был на Северную трибуну. На небольшом пяточке перед входом на неё проходил парад знаменитостей. Толпиться здесь считалось престижным.

Грянул блантеровский марш, и команды вышли на поле. «Бесков, Бесков», – звучной волной пронеслось по трибунам. Это был элегантный красавец с ослепительным боковым пробором в гладко уложенных волосах, форвард «Динамо», всегда приносивший победу своей команде. Так было и на