Князь Курбский - Александр Филюшкин

Другой крайне неприятной историей было разбирательство между Курбским и королевским секретарем Василием Борзобогатым-Красенским по поводу денег, потраченных князем на наем отряда для армии Речи Посполитой. За вербовку в 1579 году 86 казаков и 14 гусар на четверть года, которую они должны были провести в боях под Полоцком, Курбский заплатил 1 700 польских злотых. На эту сумму с его имений были списаны налоги, о чем дана соответствующая квитанция. Но сумма податей оказалась меньше. И Курбский захотел получить полную компенсацию за затраты на наемников. 10 февраля 1580 года было возбуждено дело о возврате князю части потраченных средств.

Однако сборщик податей по Волынской земле, Василий Борзобогатый-Красенский, отказался удовлетворять данный иск и покрывать издержки, понесенные Курбским. Обиду князя можно себе представить: в сущности, его ограбили, и кто – власти страны, его приютившей и на его же деньги нанимающей войска для войны с его былой родиной. Видимо, Курбский сумел в своих жалобах дойти до короля. 10 октября 1581 года, спустя почти полтора года после начала дела, последовал приказ Стефана Батория к луцкому старосте Александру Пронскому взыскать с Красенского недостающую сумму силой. Гнев короля вызвало то, что Красенский успел отчитаться в том, что деньги, полагающиеся Курбскому, уже выданы и потрачены, то есть был заподозрен в растрате. В условиях военного времени, когда для найма войска был важен каждый грош, подобное поведение королевского секретаря прямо граничило с изменой. Красенскому приказали расплачиваться за долги не из общих налоговых сборов с Волынской земли, как полагалось изначально и как того требовал Курбский, а со своих личных имений.

20 марта 1581 года королевский суд в Варшаве постановил обязать Курбского вернуть имение Трублю Кузьме Порыдубскому, у которого, как говорилось выше, московский князь отнял земли в 1574 году и передал их своему слуге Петру Вороновецкому. Показательно, что на суде представитель Курбского, Николай Суликовский, утверждал, что Порыдубский – подданный боярин Курбского и потому князь может сделать с ним все, что ему заблагорассудится. О каком суде между господином и слугой вообще может идти речь? Однако Стефан рассудил иначе: Порыдубский был объявлен «слугой конным панцырным», получившим земли еще при Василии Ковельском и королеве Боне. Поэтому Курбский должен отдать Кузьме все имение Порыдубы и выдать компенсацию за тюремное заключение и прочие обиды[210].

Видимо, череда подобных потрясений и побудила Курбского к составлению 5 июня 1581 года первого варианта завещания. Несмотря на то что по жалованной грамоте 1567 года Ковельское имение оказывалось коронным и в случае смерти владельца должно было отходить в казну (за исключением случая, когда на имение мог претендовать наследник мужского пола, подхватывавший и службы отца, и получения потомками женского пола веновой записи на Ковельском имении), Курбский, будто в России, завещал свои земли дочери и жене, а опекунами над ними назначил кравчего Великого княжества Литовского Константина Острожского, брата жены Василия Семашка, и Кирилла Зубцовского. При этом он ссылался на некие грамоты, по которым ему разрешено завещать имение супруге и дочери.

Обращает на себя внимание, что Курбский щедро завещал соратникам, друзьям, родственникам и слугам деньги, доспехи, драгоценные вещи. Но нет никакого упоминания о книгах. Или Курбский по каким-то причинам не счел нужным говорить о них, либо перед нами свидетельство духовного одиночества князя в конце его жизни. Он понимал, что никому из его родственников и друзей книги и рукописи не нужны...[211] Видимо, после смерти Курбского его библиотека просто осталась в доме. Какие-то книги вплоть до 1611 года хранились у его дочери Марии[212].

И женитьба на Александре Семашке, и появление завещания резко осложнили положение Курбского с той стороны, откуда он этого совсем не ждал. Мария Гольшанская, рассчитывавшая (кстати, тоже вопреки королевской жалованной грамоте 1567 года) на наследование Ковельским имением, увидела, что оно буквально ускользает из рук. И возбудила иск о незаконности ее развода с Курбским! Она вовсе не хотела опять за него замуж. Но для нее было важно признание незаконным брака Курбского и Александры Семашки, а также лишение прав на наследство их детей. В 1580 году у Курбского и Семашки родилась дочь Мария, а в 1582-м – сын Дмитрий.

Гольшанская подала Стефану Баторию жалобу на несправедливость судебного решения о разводе, вынесенного в 1578 году. Стороны должны были явиться на королевский суд в Варшаву 19 января 1581 года. Но из-за отъезда короля разбор тяжбы начался только 5 июня. Мария объявила, что развод 1578 года недействителен. Курбский парировал это напоминанием о назначенном в 1578 году штрафе в 17 тысяч коп грошей за возобновление процесса. Гольшанскую это не остановило: она упирала на то, что ее вина в 1578 году доказана не была. Поэтому инициатором развода оказывался Курбский, и, следовательно, по разделу V, артикулу 18 Литовского статута бывшей жене, как невиновной в разводе, должно быть возвращено все имущество. Княгиня вспомнила даже то, что Курбский – «чужеземец», и потому постановления суда 1578 года не имеют силы, иностранцев судит только сам король.

Чтобы добить бывшего мужа, Мария потребовала признания его настоящих и возможных детей от Семашки «заблудными», а самого князя обвинила одновременно в незаконном разводе и двоеженстве. Как заметил К. Ю. Ерусалимский, в «этой „вилке“ особенно опасным для него было первое обвинение, поскольку оно подкреплялось отсутствием отпускного договора о взаимном согласии на повторный брак будущего супруга»[213].

Мария была готова уже торжествовать победу. Но королевский суд не вынес никакого решения. В документах 1578 года развод однозначно квалифицировался как добровольный, и пренебречь этим было нельзя. Власти Речи Посполитой переложили рассмотрение дела на церковные круги, поручив его митрополиту Киевскому и Галицкому Онисифору Петровичу по прозвищу «Девочка» и владимирскому епископу Феодосию. Церковный суд по делу о разводе Курбского был назначен на 23 июля.

Понимая уязвимость своего положения, князь попытался сражаться с настырной княгиней давно проверенным оружием. Он решил возвести на бывшую жену обвинение в прелюбодеянии и распутстве. Курбский срочно нашел свидетелей, которые показали, что Мария еще в 1577 году неоднократно изменяла своему мужу со слугой Жданом Мировичем (в оригинале – «псоту чинечи», в переводе Н. Д. Иванищева – «лежала с ним на кровати и делала мерзость»). Ранее, говорили свидетели, мы скрывали похождения Марии, потому что Курбский не хотел позора, публичного бесчестья своей жены. Теперь, мол, молчать больше не можем! И расскажем всю-всю правду.