RAEM — мои позывные - Эрнст Кренкель

Если с людьми было все ясно, то с судном все выглядело туманно и неопределенно. Шмидт и Воронин строили свои планы на том, что в путь уйдет судно ледокольного типа. Корабль должен был обладать достаточным тоннажем, так как предстояло доставить смену зимовщиков и большое количество грузов на остров Врангеля. Однако корабля, соответствующего требованиям комплексной арктической экспедиции, не оказалось. Было решено отправить в плавание судно, достраивавшееся по заказу Советского Союза в Копенгагене.

Пароход «Лена», сооружавшийся на верфи фирмы «Бурмейстер и Вайн», для такого похода был, как говорится, не подарок. Заказал его Совторгфлот, получал — Главсевморпуть. Естественно, что эти организации предъявляли кораблю не совсем одинаковые требования. Для решения задач, которые ставил Главсевморпуть, новый пароход годился лишь в минимальной степени. Конечно, лучше было бы взять вместо него другой, но другого просто не было…

Когда 5 июня 1933 года, блистая новехонькой краской, корабль прибыл из Копенгагена в Ленинград, авторитетная комиссия, в состав которой входил знаменитый русский кораблестроитель академик А. Н. Крылов, не пришла от него в восторг: комиссия признала судно построенным без учета заданных условий и непригодным для ледового плавания.

Весьма сурово оценил пароход «Лена» и Владимир Иванович Воронин: набор корпуса слаб, прочность редких шпангоутов не соответствует требованиям ледокольного судна, корабль очень широк, что создает условия для невыгодных ударов о лед. Одним словом, судно настолько не понравилось Воронину, что он напрочь отказался стать его капитаном. Только авторитет Шмидта и добрые многолетние отношения этих людей заставили Владимира Ивановича изменить первоначальное решение.

Стало ясно, что трудный путь от Ленинграда до Тихого океана предстоит пройти не на ледоколе, а на слегка усиленном пароходе. Что говорить! Осложнение, заставлявшее вспомнить мрачноватую солдатскую поговорку «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах». Отдавая себе, ясный отчет во всем, чем чревато его решение, Шмидт рискнул, и этот риск был оправдан. Шмидт понимал, что если плавание удастся, то все разговоры о невозможности пройти Северный путь в одну навигацию (а эти разговоры продолжали мешать в работе) смолкнут раз и навсегда. Никому больше не удастся вытащить такой аргумент, как исключительно благоприятная ледовая обстановка, которая, если верить противникам, была единственным объяснением удачи экспедиции «Сибирякова».

19 июня 1933 года пароход «Лена» переименовали. Он получил новое название — «Челюскин». Золотые буквы, ярко выделявшиеся на черной краске, должны были понести на север имя славного русского моряка XVI II века, участника Великой Северной экспедиции, одного из тех храбрецов, про которых мы даже не знаем, когда они родились и когда умерли.

Новое название уже сияло на борту корабля, когда я прибыл в Ленинград, чтобы принять участие в подготовке экспедиции.

Как всегда, вокруг судна царила суматоха. Как всегда, было много хлопот, которые вознаграждаются потом, во время плавания, более или менее спокойной жизнью.

В радиорубке «Челюскина» собралась неплохая компания. Самый младший — Серафим Александрович Иванов, которого иначе, как Симочка, никто и не называл. Несмотря на свою молодость (Симочке было 24 года), он уже успел не только отслужить срочную службу на флоте, но и побывать в Арктике.

Симочка не был нашим коренным кадром. Он направлялся радистом на остров Врангеля, но, будучи человеком трудолюбивым, естественно, не желал сидеть без дела и помогал нам как мог.

Интересной фигурой в нашей четверке был Владимир Васильевич Иванюк. Несмотря на возраст (ему было тогда 34-по моим тогдашним меркам, очень много), Иванюк еще не покинул студенческую скамью. Мастер своего дела, опытный радист-полярник, участвовавший в экспедициях на Землю Франца-Иосифа, Новую Землю, Новосибирские острова, он учился в Ленинградском политехническом институте.

Самым опытным, самым умелым из нашей четверки, бесспорно, был человек, о котором еще не раз придется вспоминать на страницах этой книги — Николай Николаевич Стромилов. Вот интересно получается — с виду суховатый, не очень общительный, но какой превосходный человек!

С Николаем Николаевичем я познакомился в Ленинграде, накануне выхода «Челюскина» в рейс. Этот высокий, сухопарый, чтобы не сказать просто — тощий, молодой человек с рыжеватой шевелюрой поразил меня серьезностью и собранностью. Он великолепно организовал все, чтобы радиорубка «Челюскина» отвечала духу времени и была на уровне лучших образцов техники. Датской аппаратуры на корабле не было. Мы ставили все свое. Это свое — передатчик, пеленгатор, приемник — в дальнейшем отлично служили нам. Я быстро понял, что имею дело с великолепным специалистом, отлично знающим технику. Подкупало и то, что Николай Николаевич был моим товарищем по увлечению: одним из старейших в нашей стране радиолюбителей-коротковолловиков. Я москвич, Николай Николаевич — ленинградец. Сегодня это практически безразлично, а в те времена ленинградец считался знатной фигурой. В освоении коротких волн ленинградцы явно держали первенство. Любовь к коротким волнам нас сблизила, способствовала тому, что мы быстро нашли общий язык.

Короткое знакомство создало хорошие товарищеские отношения, но дружбы еще не было. Дружба пришла позже, когда нас сблизили другие дела, о которых речь впереди.

Я назвал наше знакомство со Стромиловым коротким, так как судьба разъединила нас, даже не дождавшись конца экспедиции. Николая Николаевича отпустили к нам временно. Предполагалось, что «Челюскин» пройдет Северный морской путь примерно в те же сроки, что и «Сибиряков», и Николай Николаевич вернется на свою основную работу.

Волей судеб все произошло иначе. Мы застряли во льдах. Экспедиция затянулась. Во время вынужденного дрейфа пришлось организовать пешую группу, чтобы разгрузить «Челюскин», уменьшить его личный состав. Эта группа с помощью чукчей на собаках двинулась на юг. Вместе с Ильей Сельвинским, кинооператором Марком Трояновским и другими челюскинцами ушел и Николай Николаевич. Мы попрощались с ним и разошлись, как выяснилось потом, на два года, пока Арктика снова не соединила нас.

.

По прибытии в Ленинград выяснилось, что мест в гостинице нет. Добрейший Рудольф Лазаревич Самойлович любезно предложил ночевать в его служебном кабинете. К тому времени Институт изучения Севера переехал со Съездовской улицы на Фонтанку, 34, где находится и поныне, гордо называясь Арктическим и Антарктическим институтом.