Третье человечество - Бернар Вербер

Видаль вспотел. Он встал в поисках холодной воды, затем подумал, что ему, чтобы отключиться, нужно выпить чего-нибудь покрепче. И желательно в помещении с кондиционером, хотя бы для того, чтобы избавиться от изводивших его комаров.

Он спустился в вестибюль отеля «Луксор». В этот час в баре никого не было, за исключением бармена, неподвижного как статуя, толстой исполнительницы танца живота, колыхавшей в такт сладострастной музыке своими жировыми складками, и единственного посетителя в черном пиджаке, сидевшего у стойки.

Воздух был прохладный, и Видалю это понравилось.

Видаль заказал бутылку красного вина, которую бармен достал из-под прилавка, предварительно убедившись, что никто не застукает его за продажей алкоголя в стране, где к этому относились все менее и менее терпимо.

– Хотите, я добавлю льда в вино? – спросил официант.

Это показалось Видалю святотатством, но он согласился, и бармен бросил в бокал три кубика льда, медленно закружившихся в рубиновой жидкости. Видаль посмотрел на них, вспомнил лицо знаменитого профессора Чарльза Уэллса в ледяной глыбе и подумал, что это настоящее чудо – превратиться в ледяную статую в последние мгновения своей жизни.

Он сделал глоток вина и стал помешивать плававшие в бокале прозрачные кубики. Вновь подумал о первом теле, опознанном семьей – инфантильным студентом и его хнычущей матерью.

Затем память воскресила второй труп, журналистки Ванессы Байтон, и образ ее безутешного жениха, очаровательного парня, которому он разрешил курить в морге.

Потом вспомнил о третьем теле – Мелани Тескье, помощницы профессора Уэллса. Прождав несколько недель, два дня назад, перед тем как уехать в отпуск, он наконец его разморозил.

Семьи у нее не было, поэтому он смог провести вскрытие по всем правилам, присмотреться внимательнее и спокойно провести детальный анализ. Именно тогда он заметил следы бежевой слизи вокруг губ, словно перед тем, как умереть, женщина простудилась.

Доктор Видаль сказал себе, что простудиться на Южном полюсе, при температуре не выше минус 25, дело вполне обычное.

Он неподвижно смотрел на три кубика льда…

Держа за горлышко бутылку, спрятанную в бумажном пакете, к нему подошел одинокий посетитель с бородкой. Видаль увидел, что тот накачивается виски.

– У вас тоже бессонница и вы боретесь с ней с помощью перебродившего сока растений? – произнес мужчина с сильным восточным акцентом. На пальцах у него красовались два крупных перстня.

Держался он с большим достоинством, и Видаль расслабился:

– Это потому, что мы не дома. Ничто не заменит нам нашу подушку, нежное прикосновение простыней, атмосферу спальни и руку жены.

Они оба понимающе улыбнулись.

– Я мучаюсь от удушливой жары, – пожаловался Видаль. – Вы, полагаю, тоже?

– Нет. Меня гложет тоска.

– Вы пьете, чтобы забыть?..

– Забыть можно прошлое. Я пью, чтобы не видеть будущего. – Он коротко рассмеялся. – А еще чтобы не упустить прекрасную возможность. Это один из последних баров, который держат копты, и контрабандный алкоголь тут пока не перевелся.

– Вы египтянин?

– Иранец.

– В отпуске?

– И он может оказаться для меня последним. Я военный, и перед наступлением нам разрешили напоследок оторваться. А потом в бой. Вы что, не слушаете новости?

– Война с Израилем из-за канадской шпионки?

– Чтобы избежать восстания внутри страны, надо развязать международный конфликт. Массовая резня объединяет народ и правительство крепче всего. Пролитая кровь успокаивает нервных. И на этот раз, в отличие от войны с Ираком, нам терять нечего. Зато можно победить. Нас в двадцать раз больше, чем израильтян, а благодаря нефти мы в двадцать раз богаче. Нам окажут поддержку все соседние государства, а может быть, даже весь мир, кроме, конечно, американцев. Хотя ставкой в этой игре будет нефть, и я не удивлюсь, если они переметнутся на другую сторону. Так что проиграть мы не можем.

Видаль, которого все это совершенно не интересовало, наслаждался вином. Заметив, что вокруг летают комары, он ловко поймал одного из них и раздавил, затем вытер руку о пиджак.

– Вы чувствуете, как все жаждут конфликта? Повсюду. Все хотят войны. Даже если мы сами понесем потери… нас это почти не волнует. Знаете, я скажу вам страшную вещь, о которой никто не отваживается говорить: мы представляем собой «человеческие излишки». Это как популярное раньше кровопускание – войну развязывают для того, чтобы избавиться от недовольных. Я знаю, нельзя говорить об этом с первым встречным, но я чувствую, что вы можете меня понять.

Он засмеялся и сделал еще один глоток. Видаль попросил бармена налить ему еще.

– Завтра утром я первым же самолетом улетаю в Тегеран. И поэтому напоследок хочу погулять. Никогда нельзя быть уверенным, что война закончится быстро. Вполне возможно, что я на много дней, а то и недель застряну в бункере, осуществляя оперативное руководство боевыми действиями. И конечно же у нас не будет ни капли спиртного. Заросшие бородой по самые брови пристально следят за умеренно бородатыми, а мы, умеренно бородатые, посылаем усатых и безусых проливать кровь. Весь вопрос лишь в обилии растительности на лице…

– В таком случае выпьем за здоровье! По последнему стаканчику перед войной.

Мишель Видаль хотел угостить нового знакомого красным вином, но тот покачал головой, как бы говоря, что это для него слабовато, и вновь приложился к «Чивасу».

Вытащив бутылку из бумажного пакета, иранец уставился на золотистую этикетку с надписью «Премиум Скотч, 12 лет» и скачущим всадником:

– Как жаль, что этот восхитительный нектар запрещен. И женщины.

Он посмотрел на танцовщицу, продолжавшую сладострастно извиваться под переливы уда[27]. Увидев, что туристы обратили на нее внимание, она стала сильнее покачивать бедрами, затем сорвала одну вуаль, за ней другую, и все увидели у нее в углублении пупка крупный красный камень.

– Запретный плод сладок, – философски признал мужчина. – Надо бы запретить все на свете – только тогда мы сможем оценить этот мир по достоинству.

Упала очередная вуаль. Иранец не сводил глаз с камня в пупке, глаза его горели.

– Подумать только, когда-то, во времена правления шаха, моя сестра участвовала в манифестациях, отстаивая право… носить паранджу. Да-да, месье. Когда произошла исламская революция, она была студенткой факультета медицины, ей был двадцать один год. С экрана телевизора она гордо заявила: «Я носила паранджу тайно. Теперь, когда тирана больше нет, я могу ходить в ней открыто». Самое интересное, что теперь ей эту паранджу снимать запрещено. – Он сделал еще глоток. – Отец в том же году выдал ее замуж за старика, она стала его пятой женой. Отец получил большой калым. Она хотела религии – она ее получила. Муж уже заделал ей девять детей, запретил продолжать учебу, выходить из дома и заниматься спортом. Она вынуждена постоянно сидеть взаперти, готовить для мужа и детей, пробовать свою стряпню, и теперь весит сто пятьдесят пять килограммов.