Блэк - Александр Дюма

Поэтому всю инициативу в этом разговоре он предоставил барону.

И барон воспользовался этим.

— Но черт побери! как вы изменились, мой бедный шевалье! — произнес барон, оглядев своего брата с головы до ног с холодным любопытством, полностью лишенным интереса.

— Я не могу вам ответить тем же, брат, — сказал Дьедонне, — так как нахожу, что вы сами, ваше лицо и ваш голос остались прежними, такими же, как в день моего отъезда.

Действительно, для барона де ля Гравери, неизменно сухого и костистого, с ранними морщинами на лице, годы, легшие ему на плечи, прошли бесследно. Живя без каких-либо забот, подобно глубоко эгоистическим натурам, он не добавил к своим рано появившимся морщинам ни одной новой, к своим преждевременно поседевшим волосам ни одного нового седого волоса.

— Но что вас привело, брат мой? — повторил барон. — Так как я утверждаю, что по меньшей мере понадобился очень веский повод, чтобы вы решились переступить мой порог в столь неурочный час. Откуда вы приехали? Мой нотариус, у которого я порой справляюсь о состоянии ваших дел и одновременно о вашем здоровье, сообщил мне, что вы проживаете, по-моему, в Шартре-ан-Бюс или в Мо-ан-Бри… я не очень хорошо помню… Нет, по-моему, это в Шартре, не правда ли?

— Действительно, брат мой, я живу в Шартре.

— Итак, чем там заняты? Много ли там здравомыслящих граждан? Многочисленны ли сторонники Филиппа Орлеанского? В Париже, мой бедный Дьедонне, общество загнивает; «Газетт де Франс» сдает свои позиции, Шатобриан и Фиц-Джеймс стали либералами, а число людей благородного происхождения сокращается. Увы! мы живем с вами в плачевную пору! Представьте себе, не далее как вчера, «Котидьен» опубликовала имена вельмож, людей, чьи отцы и деды пользовались привилегией ездить в каретах короля и которые не постыдились стать промышленниками! Герцоги, маркизы превратились в торговцев железом и углем… мыслимо ли это!

— Брат, — сказал шевалье, — если вас это интересует, то мы еще поговорим об общественных делах, но в данный момент я хотел бы обратить ваше внимание на вопросы личного характера, приведшие меня сюда.

— Хорошо, хорошо, — ответил несколько задетый барон. — Давайте говорить о чем вам будет угодно. Но что там шевелится рядом с вами в темноте?

— Это моя собака, брат, не обращайте внимания.

— А с каких же пор, мой дорогой, визиты старшему брату наносят в сопровождении подобного эскорта? Собаку должно держать на псарне, а когда ею хотят воспользоваться или показать знатокам, если она чистой породы, то в этом случае следует приказать псарю привести ее, это его обязанность. Она испачкает мой ковер.

Ковер барона де ля Гравери, запомните это хорошенько, со всех сторон был уже вытерт до основы и, похоже, до сих пор весьма безразлично относился к разного рода пятнам.

— Ни о чем не беспокойтесь, брат, — смиренно ответил шевалье, сознававший, как для него важно не раздражать своего старшего брата, — не обращайте внимания на Блэка: он очень ухоженный, очень чистый пес, и если я его привел с собой, то лишь потому, что он редко расстается со мной. Эта собака, это… это мой друг!

— У вас странная манера заводить дружбу с подобным существом!

Шевалье испытывал огромное желание ответить, что, судя по тому, как люди, связанные братскими узами, относятся друг к другу, вряд ли можно что-то проиграть, если ищешь взаимопонимания и любви у животных; но он устоял перед искушением и промолчал.

Но, к сожалению, между Блэком и бароном де ля Гравери еще не все было кончено.

— Но, шевалье, — произнес последний, — взгляните, что ваша чертова собака держит между лап.

Шевалье так резко повернулся в сторону Блэка, что тот подумал, будто хозяин приглашает его подойти к себе, и, взяв в зубы петуха, о котором все забыли, когда раздался неистовый звонок барона, он вступил в круг света, очерченный вокруг кровати, держа в пасти несчастную птицу, задушенную им во дворе.

Таково было предназначение бедного Блэка: душить и приносить добычу своему хозяину; выполнив свои обязанности, он полагал, что заслуживает похвалы.

При виде мертвого петуха барон, конвульсивно выпрямившись, сел в постели.

— Черт побери! — закричал он. — Хорошеньких дел натворило здесь ваше глупое животное: петух-кохинхинец, которого я выписал из Лондона и который обошелся мне в двенадцать пистолей! Даже не знаю, почему я не зову своих людей и не приказываю им сию же минуту повесить это гнусное животное.

— Повесить Думесниля! — завопил шевалье, совершенно выведенный из себя этой угрозой. — Хорошенько подумайте, брат, прежде чем отдать подобный приказ! Я сказал вам, что эта собака мой друг, и я буду ее защищать хоть ценою смерти.

Бедный шевалье, услышав угрозу своего брата, одним прыжком вскочил на ноги; и, в свою очередь, грозя ему в ответ, вовсю потрясал своим табуретом, как будто уже находился перед лицом врага.

Его воинственная реакция сильно поразила барона, который всегда считал его всего лишь мокрой курицей, как он сам говорил.

— Вот так так! но какая муха укусила вас, брат? — воскликнул барон. — Я раньше не замечал за вами подобных героических порывов. Знаете ли вы, что вы столь же опасный гость, как и ваша собака? Ну, давайте, — продолжал он, бросив взгляд на несчастного петуха, которого Блэк положил на пол, как будто приготовясь поддержать в случае надобности своего хозяина, — давайте, рассказывайте мне побыстрее, о чем идет речь, и покончим с этим.

Шевалье поставил свой табурет, сделал Блэку знак вести себя спокойно; и после минутного молчания, собравшись с силами, сказал:

— Брат, я желал бы получить известия о мадам де ля Гравери.

Если бы за окнами раздался гром, то барон был бы поражен этим не больше, чем неожиданным вопросом, вылетевшим из уст шевалье.

— Известия о мадам де ля Гравери? — вскричал он. — Но мне кажется, дорогой Дьедонне, если вы ждали до этого дня, чтобы узнать о ней, то теперь, по правде говоря, вы несколько поздновато беретесь за это.

— Да, брат, — смиренно ответил шевалье, — да, признаюсь, что с моей стороны было бы более уместным попытаться выяснить, что стало с Матильдой сразу после моего возвращения во Францию, но что вы хотите! другие заботы…

— Вне всякого сомнения заботы о вашей персоне: судя по тому, что мне рассказывали о вас, а также по вашей цветущей физиономии и жирку, свисающему со всех боков и заставляющему трещать по швам вашу одежду, легко догадаться, что, если вам была безразлична судьба вашего брата и вашей жены, то уж заботами о своем желудке вы не пренебрегали.

— Довольно, брат, отбросим в сторону все упреки, сегодня, сию минуту, я желаю знать, что стало с Матильдой после моего отъезда в Америку.