Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский

Он никогда в жизни его не видел, но догадался, что это посол от князя и его придворный.

Бусько, сделав раз и другой круг, наконец подошёл и, сняв колпачок, поклонился.

– Откуда? – спросил воевода.

Бусько указал на замок.

– От князя?

– Какую обязанность вы выполняете при нём?

Бусько сделал скромную физиономию.

– Когда как, – ответил он, – когда нам весело, тогда я пою ему, когда грустно, тогда я с ним плачу, а если голодно, умираю, как и он.

– Тебя послали или ты сам из замка ушёл? – спросил воевода.

– Сам, сам, – нанося себе удары в грудь, начал шут, – мне стало скучно сидеть там взаперти.

Воевода и Бартек начали с любопытством его разглядывать, а их испытующие взгляды отчасти смешали Буську, хотя он старался держаться гордо.

– С чем пришёл, мой человече? – спросил Судзивой.

Чуть подумав, Бусько сказал:

– С просьбой, с просьбой, только не от пана, потому что он слишком гордый, чтобы о чём-нибудь просить… но от себя, от себя, король мой…

Воевода молчал, внимательно глядя на него. Бусько цедил слова, тоже изучая, какое они произведут впечатление.

– С просьбой, с просьбочкой, – сказал он. – Мне видится, пане воевода, король мой, что если кто-нибудь сказал князю доброе слово, вся эта ненужная война кончилась бы.

Судзивой подумал.

– Разве словами можно с ним что-нибудь сделать? – ответил он. – Однажды сдался и не сдержал обещания.

– Пане мой, а король также дал ему что-то, хоть, чтобы обернуть палец? – подхватил Бусько. – Что же бедолага будет делать? Капюшон был ему втягость; он хочет только наследства… больше ничего…

– Так серьёзно оскорбив короля, нашего пана! И пролив столько крови! – крикнул воевода.

Бусько надул жирные щёки и поласкал себя по лысой голове.

– Всё же ему нужно что-нибудь дать, – шепнул он.

– И, ничего не дав, возьмём его, – прервал Бартек.

– Наверное… через год, через два, – рассмеялся шут, – и перебьёт вам ещё людей.

Судзивой, который после утраты Фридруша не мог успокоиться, вздохнул.

– Я его знаю, – начал медленно Бусько, – добрым словом с ним можно многое сделать. Отправьте к нему…

Воевода потряс головой.

– Напрасно лгать, – сказал он, – он тебя послал ко мне, больше послов не нужно. Скажи ему, чтобы сдался мне… и может у короля прощение получить, и если не своё княжество, потому что, если бы он на нём сидел, мы никогда бы покоя не имели, то выкуп за него получит.

Обеспокоенный посол слушал, опустив голову.

– Пошлите кого-нибудь… – повторил он.

– Чтобы посадил в темницу или пытал, как того несчастного Ханку? Нет, я не пошлю никого.

– Так будет долго продолжаться, – отпарировал Бусько, – потому что нужно его убедить, нужно уговорить. Он и не думает о сдаче и будет бороться до конца.

– Пока хлеб не закончится, – прервал насмешливо Бартек, – а мы знаем, что его немного у вас.

– До голода далеко, – сказал Бусько. – Да ну… воля ваша.

Сказав это, он посмотрел на колпак, который держал в руке, и собрался уходить.

Воевода, несмотря на то, что так резко от него отделался, не хотел отпускать ни с чем. На самом деле он как можно скорее хотел покончить со смутьяном и готов был приступить к соглашению, только своё достоинство должен был уважать и не показывать ни излишнего желания, ни поспешности.

Бусько уже ушёл, когда он воскликнул ему вдогонку:

– Скажи своему князю, что он хорошо сделает, если как можно скорей сдастся, потому что рано или поздно должен будет это сделать, а сейчас, может, король был бы к нему более милостив.

Шут обернулся.

– Что он услышит от меня, будет немного значить, – сказал он тихо, – вызвите его на разговор.

Воевода покачал головой.

– Пусть он о нём просит, – сказал он коротко, и вошёл в шатёр.

Так Бусько должен был возвращаться с мелочью. В дороге те, кто признали в нём слугу князя, немного показывали на него пальцем, он отказывался, шутя.

Стерегущий у дверки Дразга велел ему отворить её. Сам князь лежал внизу. Когда он шёл от ворот в его избу, его увидела Фрида, и была уже почти уверена, что князь снова что-то затеял, думая о сдаче. От этого её кровь возмущалась.

– Ни жить, ни умереть не умеет! – повторяла она себе, не находя себе места.

При виде Буськи Белый вскочил, велел ему подойти ближе, чтобы их не подслушали, и чутко навострил уши. На его лице не было видно возмущения – оно было почти безоблачным; он ничего не сказал. Положил палец на уста… и встал, чтобы пойти к Фриде. Она ждала его, может; он нашёл её нетерпеливо шагающей по каморке.

– Они нас голодом заморют! – сказал он, садясь.

– До этого ещё далеко, – выпалила женщина, – когда голод наступит, можно выйти с гарнизоном и пробиться.

Князь пожал плечами.

– В чистом поле наша горстка перед ними не устоит.

– Тогда нас перебьют и мы умрём по-рыцарски и достойно, – воскликнула Фрида.

Белый опустил голову.

– Но я надеюсь, что король отдаст мне Гневков, когда…

Он недокончил.

Фрида за него насмешливо бросила:

– Когда ты ему сдашься и согласишься на милостыню?.. Не думай, что он даст тебе хоть пядь земли… заплатит за неё… а в княжество не пустит!

Белый промолчал.

– Смерть от голода или от меча! – забормотал он. – Вот что осталось… я жить хочу!

– Хотя бы с кандалами на ногах? – спросила Бодчанка.

Не дав ответа, он вышел гневный.

В полдень у ворот затрубили, князь отправил одного из пленников с просьбой поговорить с Судзивоем. Но, сам однажды его предав, он сам боялся какого-нибудь нападения. Он хотел поговорить с ним на мосту у ворот, или за рвом, и чтобы были одни. Воевода ответил, что у него больше причин недоверять – хотел поговорить в поле перед лагерем. Белый боялся…

Переговоры затянулись – послать было некого. Дразга хорошо бился, но говорил не очень.

Прошёл день, Белый начал уже терять терпение и вздрагивать. Что бы он ни делал, ему не терпелось; он боялся завтра, потому что чувствовал себя неуверенным.

Почти половину гарнизона взяв на мост, чтобы быть в безопасности от нападения, он вышел к Судзивою на середину дороги к лагерю. Воевода выехал с маленькой, но прекрасно воружённой, кучкой. Они сошли с коней, встретились, недоверчиво смотря друг другу в глаза.

Взгляд Судзивоя из Шубина имел ту силу, какую даёт мужественный характер; Белый не мог его вынести, первый опустил глаза, вздрогнул, гордость, с какой хотел выступить, покинула его.

Он забормотал, что рад бы окончить войну.

– Я тоже, – ответил Судзивой, – но вы, князь, в моих руках. – Вы