Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несчастный старик дрожал, не зная, что с ним сделают, умоляя князя о милосердии и клянясь, что невиновен. Это ничуть не помогло…
Былица велел слугам принести свечи и факелы, обнажил старику ноги и, когда встревоженный князь немного отошёл вглубь от этого зрелища, сам он с челядью начал обжигать мельнику стопы.
Какое-то время Ханко только стонал, вырывались у него крики боли, которые привлекли под окна весь замок… сбежались люди.
Былица, у которого было жестокое сердце, делал своё; ноги начали поджариваться, Ханко метался в жестоких болях; наконец он крикнул, что всё расскажет.
Князь немедля дал знак, и факелы от спалённых уже стоп убрали.
– Говори, – воскликнул, подходя, Белый.
Взгляд, который Ханко на него бросил, был исполнен презрения и гнева.
– Да! – крикнул мельник. – Замок и тебя я хотел сдать, но не я предатель, только ты, который против своего короля и мужа племянницы своей шёл изменой, да, я посылал к Судзивою, я бы ему ворота отворил, чтобы из-за тебя люди напрасно не гибли.
Белый, если бы не некий стыд, сам бы бросился на мельника, люди начали его бить, Былица закрыл ему рот пощёчиной.
Зрелище было страшное и волнующее. Жестокость увеличило то, что на крик прибежал зять Манько, который как безумный бросился сперва к тестю, потом на колени перед князем, умоляя его пощадить старика и предлагая выкуп, свою жизнь, всё, лишь бы даровал ему жизнь.
Сам Ханко молчал.
Глаза князя дико засветились.
– У тебя один способ спасти его и себя, – воскликнул он возвышенным голосом. – Немедленно пойдёшь в лагерь Судзивоя и скажешь ему от меня – понимаешь? – чтобы завтра он появился здесь с небольшим количеством людей, а я отворю ему замок и сдамся. Скажи, что голод нас к этому вынуждает. Впустим их сюда… впустим, а потом вырежем всех до единого!
Говоря это, князь потирал руки и смеялся.
Стоявший на коленях Манько обнял его ноги и поклялся, что сделает, как ему приказано.
Ханко, который не мог стоять на обожжённых ногах и стонал от ужасной боли, князь приказал слугам схватить и бросить в темницу.
Сам князь, как если бы был уже победителем, вышел сразу хвалиться тем, что сделал для Фриды.
Крики во время этого ужасного мученичества, происходившего внизу, уже обеспокоили Бодчанку и, догадываясь о каком-то происшествии, она бежала искать князя.
Дрожащий от гнева и безумия, в какое впал, Белый начал живо, заикаясь, бормоча, дико смеясь, рассказывать, как великое дело сделал.
Он ждал от неё похвалы и восхищения его умом и проявленной силой, – Фрида нахмурилась, пожала плечами и сухо ответила:
– Я бы предпочла, чтобы вы сражались в поле и по-рыцарски.
Сказав это, она отвернулась и пошла закрыться в своей комнате.
Это не поразило, не остановило князя; он был доволен собой, а великие вещи обещал себе из того коварства, которое обдумал. Воображение рисовало ему уже пойманных в ловушку самых активных командиров, самых опасных противников: воеводу, за которого ожидал огромный выкуп, Бартка из Вицбурка, которому желал отомстить; богатого Кмиту, который мог ему заплатить; а хотя бы племянника Казка Шецинского, потому что слышал, что он шёл тоже против него.
Затем Былица, Дразга и все любимые приспешники были вызваны на совет. Былица превозносил до небес ум господина, радовался и ручался, что ничего легче не будет, как всех схватить, впустить их, опустить подъёмную решётку, окружить и связать.
Когда это происходило в замке, несчастного Манько выгнали, чтобы ехал в лагерь. Ему даже дали ключи от ворот в знак того, что замок готов сдаться.
Мельник и его зять были хорошо известны в лагере воеводы, поэтому прибывшего немедленно впустили, как он хотел, к самому Судзивою, который гаходился в то время с одним только Фридрушем с Устья. Это был рыцарь отважный, храбрый, в самом рассвете сил и очень любимый воеводой.
Манько, хоть не желал выдавать боль, которая его туда привела, чтобы спасти тестя, стоял перед воеводом в такой растерянности, что насилу мог говорить. Судзивой, услышав радостную новость, не обращал внимания на то, каким голосом она была сказана. Он неимоверно обрадовался…
– Тихо, – воскликнул он, – кроме меня и Фридруша, никто об этом знать не должен. Пойдёмте одни и заберём этого смутьяна, который уже столько времени держит нас на ногах! Слава Богу!
Манько в доказательство показывал ключи.
Дело казалось таким правдоподобным, что ни малейшего сомнения и подозрения не пробудило.
Судзивой не из зависти, что другие будут принимать участие в этом деле и иметь заслуги, но чтобы не трогать лагерь и не вызывать в нём лишнего беспокойства, не рассказал об этом другим командирам.
На другой день он сам с Фридрушем и сотней людей вышел к Золоторыи, словно только шёл на разведку.
– В конце концов эта глупая и нечестная война кончится, – говорил он, довольный, по дороге… – но если Белый надеется, что я его отпущу на волю, он сильно ошибается. Отошлю его к королю, пусть делает с ним что хочет… он готов ещё раз вернуться и бунтовать.
Начинало смеркаться, когда показался замок; в нём как будто всё уснуло, никаких признаков жизни не было заметно.
На стенах никого не было.
Вид отряда, открыто направляющегося к воротам, никого не разбудил. Тяжёлая железная решётка больших ворот, которая их закрывала, была поднята.
У Фридруша из Устья даже храбрость росла, Судзивой тоже радовался, а рыцари также поспешно построились у ворот, которые Манько отпёр ключами, бывшими у него. Замковые дворы, насколько хватало взгляда, были пусты.
Судзивой хотел сразу сам въехать в замок, когда те, кто ехал вперёд, столпились и начали въезжать. Тут же за ними ехал Фридруш Ведел, и он как раз находился под поднятой решёткой, нагруженной двумя огромными валунами, когда Белый, который с беспокойством смотрел на входящих – как бы их не впустили слишком много – дал знак, и тяжёлая железная решётка с грохотом упала сверху, звеня цепями и сминая храброго рыцаря, который с раздирающем криком упал вместе с конём, раздавленный всмятку.
Тишина, которая до сих пор царила в замке, была прервана криком, поднявшимся в оставшемся войске воеводы и теми, которые вбежали в Золоторыю.
На стенах появились люди, которые бросали копья, во дворе нападали на тех пленников в количестве двадцати с небольшим человек и разоружали испуганных.
Судзивой стоял, как окаменевший от боли, особенно по Фридрушу, которого очень любил. На глазах
