Вне закона - Эрнст Саломон

Вечером в один из следующих дней мы, Керн, Фишер и я, сидели на скамейке на площади Большая Звезда в берлинском Тиргартене и ждали машину, которая должна была приехать из Саксонии. Керн сказал, что он отменил все операции, чтобы подготовиться к удару, который должен стать решающим больше, чем в одном аспекте.

Он сидел, склонившись вперед, упершись руками в колени, и смотрел вслед фланирующим в мягких сумерках людям. Фишер тихо откинулся назад и смотрел через кроны высоких деревьев на бледное вечернее небо. Запутанные шумы дальней музыки доносились к нам. Мимо проходили солдаты Рейхсвера. Керн следил за ними взглядом. Он сказал, что они входили в Берлин в марте 1920 года как раз по этой улице. Это был самый прекрасный день в его жизни. Он сказал, что он знает, что он при том, что он сейчас намеревается сделать, нарушит верность одному человеку. Но он не нарушит верность идее, которая заставляет двигаться его дальше, чем это позволил бы любой план и любой расчет. Долг уже больше не долг, и верность больше не верность, и честь уже больше не честь. Что остается, это действие и с ним последняя ответственность.

Керн говорил: — Если не решиться на последнее теперь, то это может значить опоздать на целые десятилетия. То, что кипит в нас, бродит и во всех мозгах, от которых что-то зависит. То, что должно случиться, не должно созревать в глухих помещениях. Оно не может формироваться иначе, как при постоянном принуждении к постоянному действию. Оно должно требовать самого жесткого сопротивления и само должно вести к самому жесткому сопротивлению. Развитие должно само подстегивать себя дальше, пока оно допустит размышления, которое заставит по воле необходимости момента прибегнуть к средствам, которые диктует сама первоначальная жизнь. Революция не может совершиться иначе.

Мы хотим революции. Мы свободны от бремени плана, метода и системы. Поэтому наше дело сделать первый шаг, пробить брешь. Мы должны отступить в тот момент, когда наше задание будет выполнено. Наше задание — это толчок, а не господство.

Фишер сидел неподвижно. Полицейский прошел мимо и посмотрел на нас. Темнело. Керн сказал: — Воля к превращению уже есть здесь, повсюду. Он охватила все народы, она стоит как страх перед жизнью, который всегда является страхом перед смертью, в сердцах малодушных. Она стоит как утверждение жизни в сердцах тех, которые хотят строить, и тех, которые хотят ломать. Формообразование не вложено ни в чью руку. Но каждый отдельный человек может своим действием определить направление. Я привык из всех возможностей хвататься за самую решительную. То, что было до сей поры сделано, возросло, но этого не было достаточно. Раз за разом падают представители позиции, которую любой ценой нужно уничтожить. Мы нападаем на видимое; оно всегда воплощено в людях. Мы попадаем по телу, но не попадаем в голову, и не попадаем в сердце. У меня есть план застрелить человека, который больше, чем все те, кто стоит вокруг него.

У меня пересохло горло. Я спросил: — Ратенау?

— Ратенау, — сказал Керн. Он встал и произнес: — Кровь этого человека должна непримиримо разделить то, что должно быть разделено навечно.

Машина прибыла только тогда, когда мы еще лежали в кровати в нашей квартире на Шиффбауэрдамм. Эрнст Вернер Техов сообщил, что у него по дороге случилась авария. Он еще ничего не знал о проекте Керна. Керн хотел только с помощью авторитета, который у него возрастал сам по себе у всех, кто его знал, создать себе помощников для этой акции, не возлагая ответственности на них самих. В последующие дни он бесцеремонно эксплуатировал тех, кто предлагал ему свою помощь. Только в том случае, если этого никак нельзя было избежать, он называл имя Ратенау. Он в лихорадочном темпе подготавливал все, что было направлено на это деяние. Но он не доставал ни паспортов, ни денег. Когда я, наконец, спросил его, что он намеревается делать после акции, он сказал: — Не то, что ты думаешь. Мы хотим попробовать ускользнуть в Швецию. Если наш шаг не приведет ни к какой развязке, мы сразу же вернемся и перейдем к следующему. Я не могу поверить, что наша акция не станет, по меньшей мере, сигналом, который пробудит следующие действия. Я вернусь в любом случае, чтобы делать то, что не может сделать никто другой. Когда наступит конец, это от меня не зависит.

Почти ни одно из подготовительных мероприятий не удалось с первого раза. Автомобиль был не в порядке. Ожидаемый пистолет-пулемет не прибыл, пришлось достать другой, у которого при пробных стрельбах постоянно происходили осечки. Целыми днями Фишер подыскивал подходящий гараж, наконец, он нашел один с помощью человека, у которого чуть ли не лбу было написано, что он предатель. Когда стало известно, что Ратенау уехал, Керн сказал мне с мрачным взглядом: — Так, как будто судьба этого не хочет.

Керну пришлось воспрепятствовать планам покушения одного семнадцатилетнего гимназиста, о которых он узнал. Он грубо возражал против каждого вмешательства, которое я предпринимал. Он хотел, чтобы Техов обучил Фишера водить машину, чтобы исключить из операции и Техова тоже. С другой стороны он, хоть и с пренебрежительным тоном, воспользовался услугами одного хвастливого студента-психопата.

Фишер оставался равномерно спокойным. Он был полюсом, к которому Керн возвращался снова и снова. Если он замечал, что Керн растрачивал свои силы на мелочи, он брал его с собой на долгие прогулки. Однажды он, приняв быстрое решение, повел нас в кинотеатр, который был по дороге. Фильм назывался «Доктор Мабузе, игрок». Мы нашли места только в разных рядах. Когда на экране появилась внутренняя часть тюрьмы, Керн закричал через три ряда: — Боже правый, да это же та самая камера, из которой мы вытащили Дитмара. Люди кричали ему: — Тс!

Керн и Фишер посетили Рейхстаг. Там выступал Ратенау. На обратном пути Керн надолго остановился на Унтер-ден-Линден перед объявлением фотографа, где висел портрет Ратенау. Тонкое, ухоженное лицо с темным, странно теплым и собранным выражением глаз почти пытливо смотрело на нас.

Фишер сказал после долгой паузы: — Он выглядит очень приличным.

В субботу 24 июня 1922 года, около 10.30 утра, машина стояла на боковой улице Кёнигсаллее в пригороде вилл Груневальда, поблизости от квартиры Ратенау. В месте, где улица вливалась в Кёнигсаллее, стоял в ожидании Фишер. Керн вытащил из машины свой старый прорезиненный плащ. Техов возился под капотом машины. Он сообщил Керну, что механизм подачи масла испорчен. Но для короткой и быстрой поездки машина еще сгодится.

Керн оставался в своей свободной невозмутимости. Я стоял перед ним и рассматривал его. Я дрожал настолько сильно, что я одно время подумал, что мотор машины, к которой я прислонился, уже запущен. Керн залез в свой плащ. Я хотел что-то сказать, что-нибудь теплое, уверенное. Наконец, я спросил: — Какие мотивы мы должны будем назвать, если нас поймают?