Авессалом, Авессалом ! - Уильям Фолкнер

Теперь Квентин, некоторое время тихо пролежав в теплой постели, снова стал тяжело дышать, с трудом вдыхая пьянящую чистую снежную тьму. Она (мисс Роза) не позволила ему въехать в ворота. "Остановитесь", -- сказала она вдруг; он почувствовал, как ее ладонь затрепетала на его руке, и подумал: "Да ведь она боится". Теперь ему было слышно, как она дышит; голос ее звучал как робкий стон, полный, однако, железной решимости: "Не знаю, что делать. Не знаю, что делать". ("Зато я знаю, -- подумал он. -- Возвращайтесь в город и ложитесь спать".) Но он этого не сказал. В свете звезд он увидел два огромных гнилых воротных столба, на которых теперь не было ворот, и принялся гадать, с какой стороны подъехали в тот день Генри и Бон и что отбрасывало ту тень, которой Бону не суждено было переступить живым, -- то ли какое-нибудь живое дерево, которое и теперь еще жило, покрывалось листьями и снова их сбрасывало; то ли другое дерево -- его срубили, сожгли ради тепла и пищи много лет назад, а может, оно просто погибло; то ли один из этих двух столбов; ему очень хотелось, чтобы здесь сейчас оказался сам Генри, который остановил бы мисс Розу и велел им вернуться обратно; он говорил себе, что если б Генри сейчас оказался здесь, то никто не услышал бы выстрела. "Она непременно захочет меня остановить, -- всхлипывая, лепетала мисс Роза. -Захочет, я знаю. Может, в такой дали от города, когда мы здесь одни, в полночь, она даже велит этому негру... А вы даже не взяли с собой пистолета. Или взяли?"

"Нет, сударыня, -- сказал Квентин. -- Что она там прячет? Что это может быть? Впрочем, не все ли равно? Вернемся обратно в город, мисс Роза".

Она ничего не ответила. Она только сказала: "Именно это я и должна узнать". Она сидела, наклонившись вперед и дрожа, всматривалась в аллею -кроны деревьев образовывали над нею арку, -- в аллею, ведущую туда, где стоит гнилая оболочка дома. "И теперь я непременно все узнаю", -- всхлипнула она с каким-то изумлением, с жалостью к самой себе. Потом она внезапно зашевелилась. "Идем", -- прошептала она, вылезая из повозки.

"Постойте, -- сказал Квентин. -- Давайте подъедем к дому. Ведь до него еще полмили".

"Нет, нет, -- прошептала она; слова, словно свирепое шипенье, сорвались с ее уст с тою же странной, полной ужаса, но неумолимой решимостью, как будто идти и узнавать должна была вовсе не она, как будто она была всего лишь безвольным орудием кого-то другого, кому непременно нужно было это узнать. -- Привяжите лошадь здесь. Скорее". Прежде чем он подоспел ей на помощь, она, крепко сжимая в руке зонтик, неловко спрыгнула с повозки. Ему казалось, будто он все еще слышит, как она задыхается и всхлипывает, стоя возле одного из столбов в ожидании, когда он отведет кобылу с дороги и привяжет ее за повод к молодому деревцу, поднимавшемуся из заросшей сорняками канавы. Она так тесно прижалась к столбу, что ее совсем не было видно, и когда он прошел в ворота, она просто отодвинулась от столба и, все так же всхлипывая и тяжело дыша, зашагала рядом с ним под аркой листвы по изрытой ухабами аллее. Тьма стояла кромешная; она споткнулась; он ее поддержал. Она взяла его под руку, вцепилась в него мертвой хваткой, словно ее пальцы, вся ее рука была маленьким мотком упругой проволоки. "Мне придется опереться о вашу руку, -- всхлипывая, прошептала она. -- А у вас нет даже пистолета... Подождите. -- Она остановилась. Он обернулся; ее совсем не было видно, он слышал только торопливое дыхание и шелест ткани. Потом она сунула что-то ему в руку. -- Вот, -- прошептала она. -- Возьмите". Это был топор, он понял это не зрением, а осязаньем -- топор с тяжелым истертым топорищем и тяжелым зазубренным ржавым лезвием.

"Что это?" -- спросил он.

"Берите! -- прошипела она. -- Вы не взяли с собой пистолета. Это все-таки лучше, чем ничего".

"Постойте", -- сказал он.

"Идем, -- прошептала она. -- Я так дрожу, что мне придется взять вас под руку. -- Они снова двинулись вперед; в одну его руку вцепилась она, в другой он держал топор. -- Он может понадобиться нам, чтобы войти в дом, -- сказала она; спотыкаясь, она почти тащила его за собой. -- Она наверняка откуда-нибудь за нами следит, -- всхлипывая, проговорила она. -- Я это чувствую. Только бы нам удалось подойти к дому, пробраться в дом..." Аллея казалась, бесконечной. Места эти были ему знакомы. Он не раз проходил от ворот до дома, мальчиком, в детстве, когда расстояния кажутся действительно очень большими (так что для взрослого мужчины бесконечно долгая миля его детства становится совсем короткой -- бросишь камень, он и то летит дальше), но теперь ему казалось, будто дом никогда не появится у него перед глазами, и вскоре он поймал себя на том, что повторяет ее слова: "Только бы нам удалось подойти к дому, пробраться в дом", но тут же опомнился и сказал себе: "Я не боюсь. Я просто не хочу быть здесь. Я просто не хочу знать, что она там прячет". Однако в конце концов они добрались до дома. Перед ними возникла высокая прямоугольная громада; на слегка просевшей крыше торчали полуразвалившиеся зубчатые трубы, и в ту минуту, когда они чуть ли не бегом устремились к дому, Квентин сквозь его темную плоскость разглядел четкий зазубренный кусок неба, в котором жарко пылали две звезды, словно дом имел только одно измерение, был намалеван на дырявом парусиновом занавесе, и теперь мертвый, пышущий жаром раскаленной печи воздух, в котором они двигались, медленно вырываясь из этих дыр, казалось, издает запах запустения и тлена, словно дерево, из которого дом был построен, было живою гниющею плотью. Теперь она семенила с ним рядом; ее дрожащие пальцы железной хваткой сжимали его руку; она ничего не говорила, не произносила никаких слов, а только протяжно всхлипывала, почти стонала. Она теперь явно ничего не видела, так что ему пришлось подвести ее к тому месту, где, как он помнил, должны были находиться ступени, и там ее остановить, с шепотом, с шипеньем, бессознательно усвоив ее напряженную, почти бесчувственную поспешность: "Постойте. Сюда. Осторожно. Они гнилые". Он почти что поднял, пронес ее по ступеням, поддерживая сзади за оба локтя, как поднимают детей; он чувствовал, как через ее худые напряженные руки в его ладони и плечи переливается какая-то неукротимая неистовая сила, и теперь, лежа в постели в штате Массачусетс, он вспомнил, как тогда подумал, понял, неожиданно сказал себе: "А ведь она ничуть не боится. Там что-то есть. Но она не боится", чувствуя, как она вырывается у него из рук, слыша ее шаги на галерее, нагоняя ее перед невидимой парадною дверью, где она, тяжело дыша, наконец остановилась. "Ну, а дальше что?" -- прошептал он.

"Ломайте, -- шепотом ответила она. -- Дверь, наверно, заперта, заколочена. У вас топор. Ломайте".

"Но ведь..." -- начал он.

"Ломайте! -- зашипела она. -- Этот дом принадлежал Эллен. Я ее сестра, ее единственная живая наследница. Ломайте. Скорее". Он толкнул дверь. Она не поддавалась. Мисс Роза тяжело дышала рядом. "Скорее, -- сказала она. -Ломайте".

"Послушайте, мисс Роза, -- сказал он. -- Послушайте".

"Дайте мне топор".

"Постойте, -- сказал он. -- Вы и вправду хотите войти?"

"Хочу, -- всхлипнула она. -- Дайте мне топор".

"Постойте", -- сказал он. Он пошел по галерее, держась рукою за стену; он шел очень осторожно, потому что не знал, где половицы прогнили, а где их нет вовсе, и наконец нащупал окно. Ставни были закрыты и, наверное, заперты, но когда он просунул между ними лезвие топора, они сразу поддались, почти совсем бесшумно -- словно это жалкое заграждение было наспех сооружено либо дряхлой старухой, либо каким-то безруким неумехой; не успел он вставить лезвие топора под раму, как тотчас убедился, что в ней нет стекла и ему остается только шагнуть в пустой оконный проем. Он на секунду остановился, убеждая себя войти, убеждая себя, что не боится, а просто не желает знать, что может скрываться там, внутри. "Ну что? -- раздался от дверей шепот мисс Розы. -- Открыли?"

"Да, -- сказал он. Он говорил не шепотом, но и не громко; в темной комнате, у окна которой он стоял, гулко отозвалось эхо, как это бывает в пустом помещении. -- Подождите там. Я попробую открыть дверь". "Значит, теперь мне придется войти!" -- подумал он, перелезая через подоконник. Он знал, что комната пуста, об этом сказало ему эхо, и все же он передвигался здесь так же медленно и осторожно, как на галерее; держась рукою за стену, он добрался до угла, повернул, пошел дальше вдоль второй стены, нащупал дверь и прошел сквозь нее. Теперь он, очевидно, находился в прихожей; он был почти уверен, что по ту сторону стены слышит дыхание мисс Колдфилд. В непроглядной тьме не было видно ни зги; он знал, что ничего не видит, но все равно чувствовал, как от напряжения у него болят веки и глазные мышцы, а на сетчатке то появляются, то исчезают расплывчатые красные пятна. Он пошел дальше; в конце концов он нащупал рукою дверь и теперь, стараясь отыскать замок, услышал за нею всхлипыванье и дыхание мисс Колдфилд. Позади, словно взрыв, словно выстрел из пистолета, чиркнула спичка; слабый огонек еще не успел вспыхнуть, как у него от страха задрожало все внутри, и он на секунду застыл на месте, хотя остатки здравого смысла беззвучно прогремели у него в черепе: "Ничего страшного! Иначе он не стал бы зажигать спичку!" Потом, вновь обретя способность двигаться, он обернулся и увидел перед собою крошечное существо, какого-то гнома в широченной юбке, с платком на голове; существо стояло, обратив к нему морщинистое кофейное лицо и подняв высоко над головой кофейную кукольную руку со спичкой. Потом он стал смотреть уже не на нее, а на спичку, которая догорела до самых ее пальцев; он спокойно смотрел, как она наконец зашевелилась, зажгла вторую спичку о первую, отвернулась, и он увидел у стены прямоугольный обрубок, а на нем лампу, с которой она сняла стекло и поднесла спичку к фитилю. Он вспомнил все это, лежа здесь в своей массачусетской постели и снова начиная задыхаться, потому что мир и покой снова его покинули. Он вспомнил, как она не сказала ему ни слова, не спросила Кто вы и Что вам тут нужно, а просто подошла со связкой огромных старинных железных ключей, словно всегда знала, это этот час рано или поздно настанет и потому сопротивляться бесполезно, отперла дверь и немного отступила, пропуская мисс Колдфилд. Она (Клити) и мисс Колдфилд не сказали друг другу ни слова, как будто Клити, один-единственный раз взглянув на мисс Колдфилд, сразу поняла, что словами тут не поможешь, и, повернувшись к нему, Квентину, положила ему руку на плечо и сказала: "Не пускайте ее наверх, молодой господин". Взглянув на него, она, наверное, подумала, что и это тоже не поможет, ибо тотчас от него отвернулась, догнала мисс Колдфилд, схватила ее за руку и сказала: "Не ходите наверх, Рози", а мисс Колдфилд оттолкнула ее руку и направилась к лестнице (и тогда он увидел у нее фонарик; он вспомнил, как тогда подумал: "Он, наверно, тоже был в зонтике вместе с топором"), а Клити сказала: "Рози", -- снова за ней побежала, -- и тут мисс Колдфилд повернулась на ступеньке и со всего размаху, по-мужски, сбила Клити с ног, повернулась обратно и пошла вверх по лестнице. Она (Клити) лежала на голом полу в пустой облупившейся прихожей, словно маленький бесформенный узелок с чистыми линялыми тряпками. Подойдя поближе, он увидел, что она в полном сознании и что глаза у нее широко открыты и спокойны; он стоял над нею и думал: "Да. Вот она, хранительница ужаса". Она была совсем невесомой, и он поднял ее легко, словно связку палочек, завернутую в тряпку. Она не стояла на ногах; ему пришлось ее поддержать, и он ощутил в ее теле какое-то слабое движение, словно она хотела что-то сделать, и наконец он понял: она хочет сесть на нижнюю ступеньку. Он опустил ее туда. "Кто вы?" -- спросила она.