Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей - Ричард Бокэм

Брюер тщательно и вдумчиво перечисляет характеристики событийной памяти:

Событийная память — это память о конкретном эпизоде из прошлого индивида. Обычно она представляет собой «переживание вновь» того феноменального опыта, который индивид переживал в тот момент. Так, подобные воспоминания обычно содержат в себе информацию о месте, действиях, лицах, предметах, мыслях и чувствах. Прямые указания на время в них отсутствуют. Информация в этой форме памяти выражается в виде ментального образа. По сравнению с визуальным восприятием образы событийной памяти расплывчаты, нечетки, схематичны и нестойки. Точкой зрения в них может быть как изначальная позиция индивида в момент переживания события, так и позиция наблюдателя. Образ может содержать в себе детали, несущественные для вспоминаемого события. Кроме того, событийная память, по всей видимости, включает в себя пропозиционную (не–образную) информацию. Событийные воспоминания сопровождаются убежденностью, что индивид действительно лично пережил вспоминаемое событие в прошлом. Недавние событийные воспоминания, как правило, достаточно надежны и достоверны, если не подвергаются сильному воздействию схематизирующих процессов. Событийные воспоминания предполагают уверенность в точности их содержания, а эта уверенность, в свою очередь, часто говорит об объективной точности воспоминания[847].

Копия или (ре)конструкция?

Важным теоретическим вопросом в изучении памяти, как для психологов, так и для философов, является вопрос, что же представляет собой событийная память — копию пережитого впечатления или его реконструкцию? Решение этого вопроса зависит именно от теоретических предпосылок: имеющиеся у нас данные, конечно, дают важную информацию, однако допускают различные интерпретации. В последние годы в психологической литературе преобладают реконструктивные теории[848]. Однако встречающиеся порой отсылки к экспериментам и выводам сэра Фредерика Бартлетта, описанным в его классическом труде «Работа памяти» (1932)[849], приводящие авторов к заключению, что событийная память носит реконструктивный характер[850], едва ли оправданны, поскольку Бартлетт исследовал запоминание текстов, рассказов, изображений, но не лично пережитых событий. Вместе с тем феномен «ложной памяти», когда человек с той же уверенностью, какая свойственна «истинным» воспоминаниям, «вспоминает» события, которых никогда не переживал в реальности, показывает нам, что представление о воспоминании как копии реального впечатления, как минимум, не вполне адекватно.

Дэвид Либерман пишет, что, согласно теории копирования, «память… похожа на видеозапись: она аккуратно записывает все, что мы переживаем, а затем воспроизводит по первому требованию»[851]. Нужно сразу отметить, что эта аналогия совершенно неверна. Восприятие образов всегда избирательно и интерпретативно. Кроме того, реконструктивные теории памяти предполагают, что повторное восприятие содержания памяти представляет собой не просто воспроизведение пережитого когда–то, а его ре–конструирование. Можно сказать, основной вопрос заключается в том, как хранятся воспоминания. Сторонники реконструктивных теорий полагают, что наша событийная память — это не простой «склад» воспоминаний, хранящихся в неприкосновенности где–то в глубинах сознания. Воспроизведение воспоминаний — процесс творческий, включающий в себя сопоставление различных элементов автобиографического знания: «Воспоминание — сложная и творческая работа, предполагающая сравнение и отбор информации из различных отделов огромной базы данных»[852]. С этой точки зрения, «воспоминания — временные, преходящие ментальные образы, существующие лишь в контексте определенных психических процессов»[853]. Эту точку зрения поддерживают данные экспериментов, показывающие, что в воспоминаниях одного и того же человека об одном и том же событии в разное время и в различных контекстах присутствуют как стабильность, так и вариативность деталей[854].

Важно отметить вместе с Дэвидом Рубином: реконструктивная теория событийной памяти «ничего не говорит о точности или неточности воспоминаний — она утверждает лишь то, что воспоминания не хранятся в мозгу как целое, зашифрованные и неприкосновенные, а складываются из множества компонентов»[855]. Если воспоминания точны (что, несомненно, возможно и часто встречается) — эта теория объясняет, каким образом они сохраняют точность. Однако даже самые точные воспоминания по самой своей природе избирательны и интерпретативны. Согласно общепринятым психологическим теориям, память работает со «схемами» (другие термины с аналогичным значением — «рамки» или «сценарии»), паттернами, позволяющими определенным образом организовывать данные[856]. Эти «схемы» могут включать в себя общие представления о том, что обычно происходит в таких–то и таких–то обстоятельствах, образцы повествования, позволяющие создать из набора впечатлений связный рассказ, наконец, «схему Я» — то есть представление о собственной личности и характере вспоминающего[857]. (Психологи, говоря о подобных вещах, часто используют индивидуалистическую терминологию: однако необходимо отметить, что «схема Я» представляет индивида не в изоляции, а в его неизбежных отношениях с другими.) Поскольку схемы вообще и особенно «схемы Я» со временем могут меняться, меняются и организующие принципы памяти — в результате может варьироваться и содержание воспоминаний. Более того: цель, ради которой воспоминания извлекаются из памяти и сообщаются другим (ибо процесс воспоминания всегда неразрывно связан с коммуникацией), также может оказывать заметное воздействие на конструирование воспоминаний.

Воспоминания конструируются не случайным образом. У процесса реконструкции информации, безусловно, есть свои ограничения, с которыми связана относительная точность памяти и стабильность воспоминаний в различных обстоятельствах. Однако реконструктивная теория объясняет, каким образом в воспоминаниях возникают серьезные неточности. Если человеку не удается вспомнить какие–то детали пережитого — его сознание может заполнить пробелы деталями, взятыми из других источников. Приведем яркий пример — воспоминания женщины о своем детстве. Она пишет о том, как однажды живо вспомнила сцены русской революции 1905 года, во время которой ей было пять лет:

Я смотрела из окна, а прямо под окном мимо нашего дома бежали две перепуганные женщины: растрепанные, без шляп, без платков. «Революционерки», — сказала мама, стоявшая позади меня; я обернулась к ней. Тут, к своему изумлению, я поняла, что нахожусь в гостиной дома, куда мы переехали, когда мне было тринадцать!

Дальше она объясняет, что этот дом был очень похож на тот, в котором жила ее семья в 1905 году[858]. Память ввела ее в заблуждение, дополнив данные событийной памяти сведениями из общей личной памяти (то есть о доме, в котором она жила), близкими к истине, но фактически неверными. Крейг Барклей, приведя этот пример, замечает:

Возможно, подобным же образом действуют схемы во многих автобиографических воспоминаниях. Благодаря сходству определенных перцептивных или концептуальных черт отдельные элементы прошлого добавляются или изымаются при реконструкции таким образом, чтобы история стала связной и правдоподобной как для самого вспоминающего, так и для других[859].

Кроме того, искажение воспоминаний и нарушение реконструктивного процесса может возникнуть из–за неверной информации о том событии, которое субъект вспоминает. Случается, что такая неверная информация бессознательно включается в воспоминания и становится их частью[860]. Иной раз доходит до того, что люди совершенно искренне «вспоминают» якобы происходившие с ними события, которых в действительности не было. Это подтверждает эксперимент, проведенный с 14–летним мальчиком по имени Крис. Его старшего брата попросили

…спросить Криса, помнит ли он, как потерялся в торговом центре, когда ему было пять лет. Поначалу Крис не мог этого вспомнить — что неудивительно, поскольку такого случая не было — но брат подсказывал ему детали, и постепенно Крис начал вспоминать. Примерно через 2 недели он уже помнил это событие во всех подробностях и ярко и живо о нем рассказывал[861].

Совершенно ложные воспоминания такого рода (далеко не всегда сознательно внушенные), по–видимому, очень часто относятся к детству[862] — как в случае Марка Твена:

Многие годы я помнил, как мой брат Генри, которому тогда была всего неделя от роду, шагнул в костер во дворе. Странно «помнить» подобные вещи, и еще удивительнее, что я тридцать лет держался за эту иллюзию, уверенный, что это действительно произошло — хотя, конечно, такого не было, да и быть не могло: недельный младенец ходить никак не может[863].