Избранные произведения - Жуакин Машадо де Ассиз

Жизнь наша текла размеренно. Если мы не навещали друзей или родственников и не отправлялись в театр или на бал (впрочем, это бывало редко), мы проводили вечера у окна, любуясь морем и небом, силуэтами гор и кораблей или разглядывая людей, гуляющих по набережной. Иногда я рассказывал Капиту что-нибудь из истории города или сообщал ей сведения по астрономии, сведения дилетанта, которые она выслушивала внимательно и с любопытством. Правда, случалось, они нагоняли на нее сон. Моя жена не умела играть на рояле, но после свадьбы она научилась этому очень быстро и стала исполнять различные пьесы дома и в гостях. Ее игра скрашивала наш досуг; пела Капиту редко — голоса у нее не оказалось, и она пришла к выводу, что лучше ей не петь совсем. Она любила танцевать и всегда тщательно наряжалась, отправляясь на бал; ее руки… Но о них следует сказать особо.

Руки ее были прекрасны; на первом же балу, увидев Капиту с обнаженными руками, я понял, что им нет равных, с ними не сравнятся даже твои руки, моя читательница. Разве что можно уподобить их мраморным, изваянным резцом божественного скульптора. На балу они казались мне самыми красивыми, и это наполняло меня гордостью. Я почти ни с кем не разговаривал, не спуская с них глаз, особенно когда они соприкасались с чужими фраками. На втором балу, видя, как мужчины глядят на ее руки, жаждут их прикосновения и задевают черными рукавами своих фраков, я пришел в неописуемую ярость. На следующий бал мы не поехали, и немалую роль сыграл в этом Эскобар: я откровенно поведал ему о своих терзаниях, он поддержал меня.

— Саншинья тоже не поедет или наденет платье с длинными рукавами; короткие рукава неприличны.

— И я так думаю. Только никому не говори этого, а то нас станут дразнить семинаристами. Капиту уже назвала меня так.

Все-таки я передал жене слова Эскобара. Она улыбнулась и ответила, что у Саншиньи некрасивые руки, однако решила не спорить со мною и осталась дома; потом она прикрывала руки газом, который не закрывал, но и не обнажал их полностью, словно шарф Камоэнса.

Глава CVI

ДЕСЯТЬ ФУНТОВ СТЕРЛИНГОВ

Кажется, я упоминал раньше, что Капиту была бережлива; она берегла даже старые, ненужные вещи, которые хранятся обычно по традиции или как память. Например, в комоде у нее долго лежали туфельки, завязывающиеся черными шнурками на щиколотке, которые она носила в детстве. Время от времени Капиту вытаскивала туфли из ящика комода вместе с другим старьем и с умилением разглядывала реликвии своего детства. Моей матери это очень нравилось.

Капиту экономила и деньги; приведу один пример. Мы сидели дома, и я делился с ней своими познаниями в астрономии. Вы помните, подобное занятие навевало иногда дремоту на мою жену. В тот вечер она так глубоко задумалась, глядя на море, что я почувствовал ревность.

— Ты меня не слушаешь, Капиту.

— Нет, я прекрасно все слышу.

— О чем я сейчас рассказывал?

— Ты… Ты рассказывал о Сириусе.

— О каком Сириусе? Я кончил говорить о нем минут двадцать тому назад.

— Тогда… ты говорил о… о Марсе, — торопливо поправилась она.

Действительно, речь шла о Марсе, но было совершенно ясно, что она уловила только звук моих слов, а не содержание их. Я помрачнел и хотел было уйти из комнаты. Капиту, заметив это, нежно взяла меня за руку и стала оправдываться: она пересчитывала в уме деньги, у нее никак не выходила нужная сумма. Речь шла об обмене бумажных денег на золото. Сначала я подумал, что это лишь отговорка, но вскоре увлекся и сделал подсчеты на бумаге.

— Но зачем тебе понадобилось считать? — спросил я наконец.

Капиту с улыбкой взглянула на меня. Она сказала, что ей приходится раскрывать секрет по моей вине, пошла в свою комнату и вернулась оттуда с десятью фунтами стерлингов в руках; ей удалось сэкономить их из тех денег, которые я ежемесячно выдавал на расходы.

— Такую сумму?

— Не так уж много — всего десять фунтов; все, что твоя скаредная жена смогла накопить за несколько месяцев, — заключила она, позвякивая монетами.

— А кто обменял их на золото?

— Твой друг Эскобар.

— Почему же он мне ничего не сказал?

— Не успел, наверное.

— Он был здесь?

— Да, незадолго до твоего прихода; я промолчала об этом, боясь проговориться.

Мне захотелось сделать Капиту подарок, истратив на него вдвое больше золота, чем она сэкономила, но она удержала меня и спросила, что бы нам купить на эти сбережения.

— Деньги твои, — ответил я.

— Нет, они наши, — возразила она.

— Тогда оставь их у себя.

На другой день я отправился к Эскобару и в шутливом тоне завел речь о его секретах с Капиту. Эскобар улыбнулся: он как раз собирался зайти ко мне в контору и открыть тайну. Свояченица (он продолжал так называть Капиту) договорилась с ним об обмене денег, когда в последний раз мы были у них в гостях, и умоляла не выдавать ее.

— Когда я рассказал Саншинье, — продолжал мой друг, — она поразилась: «Каким образом Капиту ухитряется экономить, ведь жизнь так дорога?» — «Не знаю, дитя мое, но у нее осталось десять фунтов».

— Может быть, со временем и Санша научится.

— Не думаю; она не мотовка, но и не бережлива; моих заработков нам хватает, но и только.

Я воскликнул:

— Капиту просто ангел!

Эскобар кивнул головой, но без особого энтузиазма, сознавая, что нельзя сказать того же о его собственной жене. Так поступил бы и ты, читатель, ведь добродетели наших близких дают нам повод для тщеславия, гордости или для умиления.

Глава CVII

РЕВНОСТЬ К МОРЮ

Если бы не астрономия, я не узнал бы так скоро о десяти фунтах, сэкономленных Капиту; но не потому возвращаюсь я к этой науке; не оскорбленное самолюбие ученого было причиной моей обиды и ревности к морю. Нет, читатель. Признаюсь, меня часто мучила ревность, и не столько к поступкам жены, сколько к ее мыслям. Рассеянность бывает преступная, полупреступная, преступная на одну треть и на одну десятую, ибо в определении вины градация бесконечна. Простое воспоминание о чьем-то взгляде заставляет иногда задуматься; достаточно одного слова, вздоха или жеста. А ведь тут недалеко и до смертного греха. Незнакомец или незнакомка, скрывшиеся за углом, могут нарушить наше душевное равновесие и заставить спутать Марс с Сириусом, хотя всем давно известно, мой друг, как отличаются друг от друга эти планеты и по размерам, и по другим признакам. Увы, и астрономия не ограждена от подобных ошибок. Вот почему я замолчал и хотел выбежать из комнаты, чтобы вернуться бог знает когда; быть может, через десять минут; через десять минут я вновь оказался бы в гостиной около рояля или у окна и продолжал прерванный урок:

«Марс находится от нас на расстоянии…»

Так мало времени понадобилось бы мне, чтобы прийти в себя? Да, всего десять минут. Приступы моей ревности были неистовы, но кратки; я быстро все разрушал, землю и небо, однако еще скорее все становилось на место.

Я стал еще нежнее относиться к жене, если только это было возможно; она казалась еще ласковее; воздух словно сделался приятнее, ночь — светлее, а бог — божественнее. Не десять фунтов стерлингов, сбереженные Капиту, тронули меня, — экономность ее не была для меня новостью, — а ее старания сделать мне сюрприз, маленькие хитрости, к которым она прибегла, скрывая от меня свои приготовления. Я еще сильнее привязался к Эскобару. Мы с ним чаще встречались, откровеннее беседовали.

Глава CVIII

НАСЛЕДНИК

Но больше всего терзался я жаждой иметь сына, пусть самого жалкого и худого, зато своего собственного. Видя дочь Эскобара и Санши, — ее звали ласково «Капитузинья» в отличие от моей жены, ибо девочке при крещении дали то же имя, — мы страшно им завидовали. Это была забавная и толстенькая болтушка. Родители, как им и полагается, с восторгом рассказывали о ее проделках и смешных словечках, а мы с Капиту по дороге домой вздыхали и мысленно просили небо не карать нас…

…Но зависть умерла, родилась надежда, и не замедлил явиться плод этой надежды, здоровый и красивый ребенок.

Трудно описать мое ликование, когда он появился на свет; никогда я не испытывал такого восторга. Счастлив я был безумно. На улице я не пел лишь по застенчивости, а дома боялся побеспокоить выздоравливающую Капиту. Я не свалился без сил только потому, что, наверное, существует бог, покровительствующий молодым отцам. Уходя на службу, я думал о малыше; вернувшись, глядел на него не отрываясь, спрашивал, почему он так дорог мне, откуда он взялся и прочие глупости, приходившие на ум. Я даже проиграл несколько процессов в суде из-за невнимательности.

Капиту относилась не менее нежно и к нему и ко мне. Взявшись за руки, мы глядели на сына и разговаривали о нас самих, о нашем прошлом и будущем. Наиболее таинственными и волшебными были часы кормления грудью. Глядя на своего ребенка, сосущего молоко матери, наблюдая таинство природы, необходимое для поддержания жизни существа, которое волею судьбы появилось на свет благодаря нашей любви и постоянству, я приходил в состояние, которое не могу и не стану описывать, боясь что-нибудь напутать.