Мой любимый негодяй - Эви Данмор

– Прежде всего потому, что это моя проблема и решать ее мне одному. И я не ожидал, что между нами вспыхнут взаимные чувства. Тем не менее они вспыхнули, вспыхнули очень быстро, и я, как мужчина, воспротивился мысли сознаться тебе в своей слабости – мне стыдно, что я не смог защитить собственную мать, пока жил в Эшдауне. Как ты наверняка представляешь, Рочестер всегда был тираном. А самое главное, я подозревал, что стоит мне сознаться, как случится то, что мы имеем сейчас.

Взаимные чувства. Зато о доверии ни слова.

Она посмотрела на его красивое и залитое краской стыда лицо:

– Значит, ты трус.

Он побледнел:

– Да, я трус.

А ведь ему все равно пришлось бы сознаться. И как бы он это сделал? Лично? Или в письме, отправленном уже с дороги, по пути в Индию, откуда он в ближайшие годы не планировал возвращаться? Фактически Тристан так и так собирался ее бросить. Люси словно резали по живому.

– Вот почему ты взял ссуду у Блэкстоуна, – горько произнесла она. – Он еще больший преступник, чем твой отец.

– И потому для Рочестера совершенно недосягаем. Однако в сюжете произошел неожиданный поворот: мама на днях исчезла, и Рочестер тут ни при чем. Я должен разыскать ее раньше, чем это сделает отец.

Люси потеряла способность рассуждать здраво. Руки Тристана теребили ее юбку, она ощущала его тепло, вдыхала его запах… Она помотала головой, чтобы стряхнуть оцепенение.

– Все это звучит… крайне нелепо.

Его брови удивленно поползли вверх:

– Нелепо? После всего, что ты узнала о том, как обращаются с женами за закрытыми дверьми?

А черты его лица стали нежнее. И выглядит он как человек, который слишком долго нес непосильный груз и наконец сбросил его. Последние крохи сомнений исчезли. Тристан говорит правду.

– И все же… – пробормотала Люси, – и все же ты лег со мной в постель, хотя это угрожало твоей платежеспособности. И соответственно, твоим планам.

Он мрачно усмехнулся:

– Что тут сказать? Ты разделась…

Люси закрыла лицо ладонями. Как она и подозревала, Тристан не собирался укладывать ее в постель. Он просто потерял над собой контроль.

Она втянула в себя воздух, подавляя очередной приступ боли.

– Твое молчание по поводу всего, что касается матери, мне понятно. В подобных обстоятельствах и я бы перестраховалась – о щекотливых ситуациях в собственной семье принято помалкивать. И все же мне по-прежнему не нравится, что ты утаил от меня правду.

Разумом она все понимала, вот только нервы по-прежнему звенели, а пульс зашкаливал. Индия. Он скрывал свои планы насчет отъезда. Новая реальность продолжала будоражить кровь, которая и без того кипела. Перед внутренним взором проносились то выражение триумфа в глазах Сесиль, то виноватое лицо Тристана. А еще свое дурацкое предложение пойти с ним на ярмарку, мечты уехать куда-нибудь вместе…

– Милая… – Ладони Тристана скользнули вверх по бедрам Люси и сцепились вокруг талии. Собственнический жест, нежеланный и ошеломляющий. Инстинкт приказывал бежать от первопричины боли и смятения. Ужасный парадокс состоял в том, что бежать хотелось в его объятия.

Тристан поднялся с колен и заглянул в глаза Люси:

– А ты сейчас где-то далеко.

Она отвернулась – губы Тристана были в опасной близости. Глупо, но она хотела, чтобы он ее поцеловал.

Он зарылся лицом в ее волосы.

Люси замерла. Губы двинулись вверх, вдоль шеи. Нежное, привычное действие вызвало горячую волну желания. Ноги разом ослабли.

Люси взяла прядь его волос и потянула. Он опошлил то, что было так блистательно, так пусть помучается.

– Я никогда не намеревался причинить тебе боль, – шепнул он ей на ухо. – Я прошу твоего прощения. Прости меня.

– Никакие ласковые слова тебя не оправдают.

Он отшатнулся и вспыхнул:

– А вот это?

Люси едва успела сердито ойкнуть, как он впился ей в рот. Однако губы раскрылись и впустили его язык. Поцелуй был весь пропитан желанием, и рука Люси притянула голову Тристана ближе. Он обхватил ее и прижал к груди. Ослабшее, податливое, ее тело плавилось и желало Тристана, какой он есть, даже без честности и без доверия. Она желала ощущать его внутри себя и в то же время негодовала. Как низменно и как абсурдно.

Он сел на ее юбку, пригвоздив к кушетке, и ноги Люси оказались в ловушке. Застонав, она скользнула рукой по его плоскому животу, по передней части брюк и нащупала твердую выпуклость. Тристан издал утробный звук и обрушился на Люси всем весом, вдавливая ее в обивку дивана. Началась возня – жарко сплетались языки, руки стаскивали одежду и развязывали шнурки. Послышался треск разрываемой ткани. Люси высвободилась из объятий и ахнула, увидев, что стало с сорочкой – она расползлась от шеи до пупка, словно была пошита из бумаги.

Хватая ртом воздух, Люси крикнула Тристану:

– Приди в себя!

– Я как раз и пришел в себя!

Он раздвинул ее порванную сорочку, обнажив груди. Люси выгнулась ему навстречу. Ее всю обдало горячим потом.

Она снова упала на диван. Теперь обоих было не остановить. Тристан находился во власти чего-то более сильного и более древнего, чем рассудок. Люси жаждала последнего раза. Последний раз. Она не оказала сопротивления, когда он задрал ее юбки. Раз уж пригласила негодяя в свою постель и в свою жизнь, так пусть последнее безумное совокупление в порванном белье станет достойным прощанием.

Тристан склонился над ней, одной рукой опираясь на диван, другой расстегивая брюки. На лице застыла мрачная решимость; Люси едва его узнавала.

Она зажмурилась. Лучше отгородиться от него такого.

Однако Тристан не двигался, и она чуть приоткрыла веки.

Его лицо нависало над ней, искаженное страданием.

– Люси, – прохрипел он. – Скажи, что ты меня хочешь.

Заманчиво было бы отказать ему – прямо на пике желания.

К несчастью, такой вариант ранил бы ее саму не меньше, чем его.

Последний раз.

Она закинула руки ему на плечи:

– Я хочу тебя.

Тристан набросился на нее с мощью урагана, выжал воздух из легких, впился в губы; они опрокинулись и полетели сквозь ночь. Люси понимала – Тристан не прекратит терзать ее, пока она не закричит, пока не дойдет до пика наслаждения. И Люси охотно готовилась проиграть сражение. Как было глупо с ее стороны – полагать, что если обуздаешь голос, то обуздаешь и свое сердце! И как было глупо с его стороны – полагать, что если довести женщину до блаженства, то можно вернуть и ее сердце! Она сдерживалась достаточно долго, чтобы согнать с него семь потов, чтобы ему стало больно; и лишь когда ее саму охватило пламя, издала крик.

Тристан неподвижно