Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

– Буйные. А вот мы как раз смирные. Садись к сэру Гендельсону, у него конь покрепче. Да и вообще он в этом деле уже почти профессионал. Так мы скорее доедем до города.

Гендельсон свирепо сверкнул на меня глазами. Ирписта подошла к его коню, Гендельсон вынужденно протянул ей руку. Она ухватилась и легко вспрыгнула на конский круп, Гендельсона обхватила обеими руками и прижалась всем телом. Он метнул на меня взгляд, способный испепелить заживо.

Я ответил невинным взором, что он уже набил руку на перевозке женщин, а у меня это мокрое вдруг брякнется с коня, а это урон нашему престижу и, возможно, экспедиции.

Река изогнулась в очередной раз и с торжеством открыла зрелище, что прятала до последнего момента. Городок выглядел светлым и чистым, словно кукольный, из детской сказки. Красные черепичные крыши под солнечными лучами вспыхнули пурпуром, горят, как будто покрыты рубинами, еще чуть – и восхищенный путешественник будет рассказывать в своих далеких северных странах о волшебном городе, над башенками трепещут веселые флаги, поворачиваются флюгеры в виде петушков, драконов, грифонов и прочих зверей.

Губы Гендельсона сразу скривились, но он перехватил мой строгий взор и удержался от молитвы, изгоняющей дьявола. День солнечный, воздух прогрелся, но сейчас солнце висит над далеким лесом, на мир пал чарующий пурпурный свет. Серый камень замка на эти минуты стал теплым, красного цвета с золотыми прослойками скрепляющего раствора. Я наклонил голову, проезжая под низким сводом, подковы звонко били о камень. Потом стук стал тише, эта часть двора посыпана золотой соломой, из-под копыт отбежали куры. Ребенок, кормивший крошками лепешки цыплят, рассмеялся мне беззубым ртом, хотел броситься к лошади, но молодая мамаша удержала за короткую рубашонку…

На меня она посмотрела застенчиво и одновременно заигрывающе. Из окон высовывались женские головки, мужчины выходили во двор, степенно приветствовали. Челядь бросала работу, сбегалась поглядеть на въезд в город двух рыцарей. Правда, я не очень тяну на рыцаря по одежке, но у меня достаточно рыцарские рост и плечи.

Ирписту приветствовали громкими криками. Похоже, она достаточно популярна. Для здешнего мира достаточно вызывающа, но многие мужчины мечтают именно о такой крутой амазонке, что не сидит у окошка, ожидая возвращения рыцаря, а вот так с ним плечом к плечу, заре навстречу.

Я спросил мальчишек на дороге:

– Постоялый двор у вас большой?

Они переглянулись, двое тут же застенчиво потупились и начали ковырять босыми ногами землю. Самый бойкий переспросил робко:

– Какой?

– У вас путешественники бывают?

– Бывают, – ответил он. – Только вчера выехали десятеро с рыцарем во главе…

– И где они остановились? Где жили?

– Рыцарь – у графа дель Верга, остальные на постоялом дворе…

– Ну вот, – укорил я, – а ты спрашиваешь, что такое постоялый двор….

За спиной Гендельсона засмеялась Ирписта, легко соскочила на землю. Гендельсон с великим облегчением вздохнул, уселся не так окаменело.

– Дорогой Ричард, – сказала Ирписта весело, – мой племянник спросил, какой постоялый двор, а не что это такое. У нас их два. Оба считают себя лучшими. Так какой постоялый двор?

– Какой ближе, – сказал я. Спохватился, посмотрел на Гендельсона. – Правда, благородный барон может считать иначе…

Гендельсон буркнул:

– Конечно! Отправимся в тот, который лучшим считает благородная леди Ирписта.

Ирписта рассмеялась, польщенная, вытянула тонкую изящную руку:

– Вот по этой дороге прямо. Там сразу увидите вывеску «Черного Единорога».

Глава 25

Коней при нас расседлали и поставили в стойла, Гендельсон проследил, чтобы насыпали отборного овса и налили свежей воды, только после этого потащились в помещение харчевни сами. Гендельсон, к моему удивлению, ел вяло, он начал клевать носом уже после первой миски каши.

Спать еще рано, а просто отдыхать среди бела дня – для меня синоним балдения и расслабливания, повбывав бы гадив, так что Гендельсон потащился в комнату отдыхать, а я вышел во двор и огляделся. Для Гендельсона, если честно, отдых необходим, он жив еще только потому, что его жировые запасы тают, как снег в марте, а сало поневоле начинает выполнять роль мышц. Я же хоть и устал, но как подумаю, что предстоит лежать в двух шагах от этого храпящего потного борова…

Справа от постоялого двора дорога на базарную площадь, слева – в сторону городского сада, хотя я бы не назвал садом эти три деревца, но там клумбы с цветами, широкие лавочки, пара мраморных статуй, «майское дерево», вокруг которого сейчас с воплями бегают трое ребятишек, держась за цветные веревки. На той стороне сада врыт массивный столб, возле него на цепи огромный медведь. Встает на задние лапы, ревет, кланяется, что-то просит. Перед ним небольшая смеющаяся толпа, кто-то сует булку, кто-то в испуге бросает камнем.

Но первое, что я увидел у входа в этот нехитрый сад, была молодая женщина. Белое нежное лицо тонуло в окружении пышных иссиня-черных волос, она сидела на каменном парапете, одну ногу поставив на камень, другой опираясь о землю. Такое же белое, нежное, как и лицо, тело, даже очень белое и очень нежное, не знавшее жгучих лучей солнца, едва-едва прикрыто тончайшей кисеей, что создает видимость одетости, но в то же время ничего не скрывает.

Да и сама эта кисея в виде очень открытого сарафана с разрезами по бокам до пояса… гм… У нее оказались удивительно широкие черные брови, крупные глаза с длинными черными ресницами, загнутыми и густыми, полные, красивой формы губы, очень красные, настолько красные, что я не поверю, что не накрашены.

Крупные тяжелые груди лежат красиво и вольно, груди женщины, а не пятнадцатилетней девушки с ее вызывающе торчащими сиськами. Кисея не скрывает ни широких коричневых кругов, ни багровых кончиков, и чем больше я на нее смотрел, тем больше мною овладевало ощущение покоя. У таких женщин инстинкт заботиться, лечить, ухаживать, помогать, следить, чтобы у меня все было в порядке, одежда починена, сам я накормлен и пострижен, уши почищены, спина почесана… и вообще, чтобы мне было во всем хорошо.

Я посмотрел на нее снова и понял, что мне с нею было бы хорошо во всем. А она в ответ посмотрела так, что я понял: стоит только протянуть руку, и она окажется со мной в постели. Нет, это я окажусь в ее постели, мягкой, широкой, удобной, подо мной будет перина из нежнейшего лебяжьего пуха, над нами нависнет полог из цветного шелка, спальня у нее тихая и затемненная, а сама женщина рядом – мягкая, теплая и очень спокойная…

– У меня есть любимая, – сказал я зачем-то. – Она для меня… все на свете.