Ресторан «Березка» (сборник) - Евгений Попов

Мы с Д.А.Приговым этого не знали. Мы ошибочно думали, что прощаться и ходить имеют право лишь какие-нибудь специальные люди, это была наша ошибка, но у нас уже нет возможности ее исправить, ибо время ушло, растворилось в черной ночи с 14 на 15 ноября 1982 года.

Еще рассказывала одна знакомая, которая, будучи театроведом по призванию и профессии, хотела 14 ноября 1982 года, днем, сдать заказанную рукопись в ВТО, что помещается на улице Горького близ Елисеевского гастронома № 1. Выйдя из метро, она подошла к милиционеру, раскрыла паспорт и честно сказала, что может отнести рукопись в любой другой день, дело не спешное. Милиционер, внимательно просмотрев паспорт, взял под козырек и позволил ей пройти. Тогда она честно зашла в ВТО, отдала рукопись и направилась в Елисеевский № 1, который, по ее словам, был фантастически пуст, примерно как в те времена, когда, согласно В.П.Катаеву, В.Маяковский встретился в этом гастрономе с О.Мандельштамом, покупавшим там небольшое количество розовой ветчины (Катаев В. Трава забвения. М.: Советский писатель, 1969). Знакомая тоже, как Мандельштам, купила ветчины, полюбовалась интерьером главного торгового зала, двухсветного, с богатыми лепными украшениями, и пошла вниз по фантастически пустой улице Горького, где приобрела в каком-то окончательно пустом магазине индийскую махровую простыню. Знакомая утверждала, что товары у нас были, есть и будут, но слишком большое число соотечественников неоправданно желает эти товары приобрести, отчего и происходит вечная кажущаяся нехватка, толкотня, ругань и отчуждение.

Я не согласен с ней, но отношения к делу это не имеет.

Мы с Дмитрием Александровичем подошли к милиционеру, раскрыли паспорта и вежливо спросили, нельзя ли нам пройти через Пушкинскую площадь, Страстной бульвар и улицу Петровку в Колобовский переулок, где у нас мастерская, потому что мы – художники. А мастерской, следует заметить, там у нас никогда не было, нет и не будет, хоть Дмитрий Александрович и член СХ СССР, а мастерская там всегда была и есть (не знаю, будет ли, ибо этот флигелек сносят и будут строить новую станцию метро), там, в Колобовском – мастерская нашего друга, семидесятилетнего красавца и волокиты Нефед Нефедыча, который опять же не в первый раз упоминается на страницах этих посланий.

Милиционер, внимательно просмотрев наши паспорта, вежливо поприветствовал нас установленным в милиции жестом и предложил нам спуститься в метро, чтобы доехать до площади Маяковского, откуда, по его словам, можно было достичь указанного адреса, минуя оцепление. Каковому совету мы немедленно и с удовольствием последовали, радуясь тому, что в метро никто, кроме нас, не спускается, и поднимается по эскалатору редкий, и у него тотчас спрашивают документы. Мы доехали до метро «Маяковская», беспрепятственно вышли почти что напротив редакции журнала «Юность», где изображена световая девушка зеленого цвета, держащая в зубах веточку. С улицы Горького вновь донесся сдержанный людской гул, и туда опять не пускали, ну мы и пошли направо по Садовой (см. вышеприведенную схему), и добрались до самого первого переулка. Названия его я не помню, но знаю, что там, на углу, помещается издательство «Советский композитор» и имеется магазин, где торгуют пластинками, нотами и всем другим, что только может быть связано с советскими композиторами.

Садовая была оживлена и тем самым как бы находилась вне сектора скорби. Ухали проезжающие автомобили, скрываясь в ярком тоннеле, спешащие прохожие имели буднично-деловой вид. Нехорошо! Мы свернули в темный переулок (Воротниковский он называется, вспомнил!) и пошли практически параллельно улице Горького.

И как-то так уже смотрим (да, через проходной двор, арку, подворотни шли), смотрим, что уже находимся на улице Чехова (бывш. Малая Дмитровка), но дом самого А.П.Чехова, где он жил в 1890–1892 гг. и написал книгу «Остров Сахалин», остался слева, а мы пошли направо, туда, где по-прежнему скорбно волновалось, бурлило людское варево.

Миновали еще что-то, не помню что. Свернули в переулок, не помню какой, там еще посольство чье-то есть, а также какой-то завод, что ли, – не помню... Мимо тылов сада «Эрмитаж» идет этот переулок, а в саду «Эрмитаж» есть Театр миниатюр, а в Театре миниатюр у меня служит приятель, а в этом театре я очень хотел бы поставить какую-нибудь свою пьесу, а только шиш ее поставят. Я б в Театре миниатюр и работать хотел, кабы он был другой, но только шиш я буду там работать, шиш он будет другой, да только мне и не обидно. Я наслаждаюсь свободным сочинением этих нелепых страниц, и на текущий в них отрезок времени мне больше ничего не нужно. Мы и на самом деле слишком ушли вперед, сначала нам еще постреливали в спину, кого – наповал, кого – ранили, мимо кого пуля просвистела. Но сейчас мы слишком ушли вперед, и не видно нас, и не слышно. Мы скрылись за линией горизонта, господа и товарищи. Мы везде и нигде. Мы перешли в иное измерение, и нас просто нет. Прощайте! Иногда вдруг соткется из воздуха реального пространства и реалистического времени наш смятенный ничейный облик, но вообще-то – все спокойно, все спокойно, господа и товарищи. Все спокойно, ибо нас нет, нет. Не было, нет, не будет. Были, есть, будем. Спокойно!

Сад «Эрмитаж», сад «Эрмитаж»... О сад, сад, на заре шестидесятых я здесь летние вечера проводил, в Каретном ряду, № 4, где 26 мая 1896 года состоялся первый в Москве киносеанс, где Станиславский с Немировичем-Данченко спектакли давали в 1898–1901 гг., один из которых (спектаклей, если не ошибаюсь, это был «Возчик Геншель», а если ошибаюсь – пардон, сами в Литинститут не приняли) посетил в 1900 году В.И.Ульянов-Ленин; о сад, сад, где в бытность мою студентом еще существовала духовая музыка, и большие зеркальные шары имелись на дорожках, посыпанных красным песком, сад, где чай пили под зеркальными шарами из громадного пузатого самовара, сад «Эрмитаж» – где и поныне высится громадный кирпичный остов, сумрачное здание какого-то грядущего театра, совершенно не ко времени построенное, как утверждают, арендатором Я.В.Щукиным в конце Первой мировой войны. Где тот Я.В.Щукин? Где все это? Подставляюсь, но все же робко скажу, залившись легкими слезами, – ах, дяденьки, может, хоть в этом несуществующем театре нашлось бы ма-а-лень-кое такое местечко для моих пьесок. Я – тихий. Я – скромный. Я же ничего. Не знаете? И я не знаю. А кто знает? Никто не знает? Ну и хорошо. Поехали дальше, то есть не поехали, а это мы с Дмитрием Александровичем идем дальше к месту исторического события.

Что это я все о себе да о себе? Описать, что ли, моего спутника? Нет, пожалуй, времена нынче такие – опишешь человека, расскажешь, что о нем знаешь, а он возьмет да обидится, или, еще хуже, это ему реально повредит. Нет уж, лучше не стану я описывать Д.А.Пригова, пусть он сам себя описывает, он на это мастак. Или все-таки описать, а? Пожалуй, сделаю так. Встречу его на днях и спрошу: «Дмитрий Александрович, можно я вас опишу в контексте?» Если он скажет, что можно, то я его и опишу, а если скажет, что нельзя, то его и описывать не буду, пущай тогда он сам себя описывает и сам на себя обижается, если это ему реально повредит, а я его описывать не стану, зачем мне это, ну, а может, все-таки опишу, у меня ведь тоже есть свобода воли, что я, хуже других, что ли? Возьму и опишу Д.А.Пригова. Писатель имеет право кого хочет описывать. Захочу, так опишу, и никто мне тут не указ. Он мне сам недавно сказал, и сказал совершенно точно: «Правильно вы считаете, Евгений Анатольевич, что от мира ничего утаить нельзя, отчего и не надо ничего от мира утаивать – лишь тогда мир будет добр или равнодушен к тебе. А если ты от мира чего попытаешься утаить, то мир от любопытства влезет носом в твою нору, а нос его несоизмерим по сравнению с твоими размерами, и этот нос мира всю твою нору разрушит, а тебя оставит калекой». Так говорил Пригов, а может, это я ему сказал, я сейчас уже не помню, а может, кто-нибудь еще сказал или написал, а я подумал, что Пригов, – мало ли народу вокруг, и все что-то говорят, говорят, что-то все пишут, пишут... Зачем?..

Да, за всеми этими словесами я забыл сообщить что-нибудь историческое про памятник В.Маяковскому, установленный в 1958 году скульптором А.П.Кибальниковым, и про гостиницу «Пекин», открытую в 1956 году (архитектор Д.Н.Чечулин, 15 этажей, 209 номеров, 343 места), на фоне которой этот памятник замечательно смотрится. А что я могу сказать об этих двух объектах, когда, во-первых, в тот вечер я мимо них не проходил и видел лишь издали, не обратив ровным счетом никакого внимания ни на «Пекин», ни на «агитатора-горлана-главаря», а во-вторых, когда площадь Маяковского бурлила в конце 50-х – самом начале 60-х, то есть когда творческая молодежь читала у «Маяка» различные свои произведения, что мы можем видеть в популярном кинофильме «Москва слезам не верит», то меня в этом строгом городе еще не было, я тогда еще скромно учился в школах № 1, № 10 и № 20 сибирского города К., а когда прибыл в столицу и пошел в 1963 году к памятнику Маяковского, то там уже все кончилось. Хотя, возможно, и не совсем все, но я тогда не знал, вращаясь в иных сферах. Ведь выступали же и в нашем институте смогисты, например, члены поэтического содружества с аббревиатурой названия, которая вроде бы расшифровывалась так: Самое Молодое Общество Гениев. Выступали с эстрады, получив разрешение институтского начальства. А одного из них я даже встретил в 1964 году на квартире своего знакомого, поэта Т. , тоже гения, но уже немолодого, с одной стороны, а с другой стороны – автора официальной песни про кавалерию. Этот Т. тогда все собирался писать пьесу про Христа, все об этом говорил, что вот сейчас он скоро сядет за стол и напишет настоящую пьесу... да-да, не удивляйтесь, про Христа... Нынче он, по слухам, прижился где-то на азиатском Севере, служит на телевидении, купил моторную лодку и машину «ЛУАЗ», выпустил книжку собственных стихов пополам с переводами из азиатских советских поэтов. В четвертый раз женился, от всех четырех жен имеет детей, которые уже, наверное, тоже выросли и сами зарабатывают себе на хлеб, согласно законам.