Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

Позади остался старый город с основательно изменившимися нравами, далеко уже ушли молодые годы, прожитые на его грязных улицах с очень серьезными запретами. Впереди их ожидали официальные сантименты летнего туристического путешествия, одно или двухдневные гостиничные приключения, неопределенная перспектива возможности физической и духовной близости с новой женщиной. Опять город, биржевая беготня с утра до вечера, отправление интернет-сообщений в Нью-Йорк, Лондон, на которые никто не отвечал. И затем — снова видеть кошмарные сны по ночам на берегу мутной реки, протекающей посреди каменных прибрежных стен и искать пути избавления человечества от непроглядной нищеты… Неожиданно вдруг Ханчалову показалось, что в отличие от медленного продвижения его машины к перевалу, предвещающему отдых на полпути, его жизнь, полная драк и боев, с большой скоростью мчится к своему последнему перевалу. Он не испугался мгновенного прихода этой мысли: ему захотелось выбрать самое главное из своих задушевных желаний и пожалеть о невозможности его исполнения. Мучительно раздумывая, он увидел, что это его желание, которое он так и не смог определить, как-то связано с сыном, но довольно далеко от реальности. Он подумал, что каждый человек в этом мире должен быть достоин своих желаний и грез. Последнюю мысль он отправил себе и сыну в качестве наказа и не сомневался, что он когда-то обязательно дойдет до адресата.

Когда звонок, поступивший на телефон Сарв, разбудил ее, Ханчалов засмеялся в душе, догадавшись о том, почему телефонный аппарат женщины, которая легла спать, не был выключен, и понял, что в любом случае мужчинам не понять женскую логику. Ханчалову и сейчас показалось интересным, по какому принципу они ведут торговлю на бирже, и он собрался задать женщине вопрос по этому поводу:

— Я сплю, — легко потягиваясь, сказала она звонившему, — но еду со скоростью семьдесят километров в час.

— Нет. Не во сне, а в машине, — добавила она.

— Куда мы едем, Ханчалов? — спросила она, конечно же, у дорожного спутника, управляющего машиной.

— Пока к перевалу Яшылдаг, — послышался ответ. — Что будет потом, известно лишь Аллаху.

— Мы не знаем, куда едем, — сказала Сарв и выключила телефон.

Выспавшаяся Сарв казалась вполне веселой. Она сидела на раскрытом сиденье, сложив ноги под себя, и по выражению лица походила то на выступающего с трибуны оратора, то на гарсонов, торопливо разносящих на подносе чай между рядами кричащих брокеров. Гарсоны считали забавной комедией крики в зале, имеющие важное международное экономическое значение; выступающие в зале ораторы серьезно принимали во внимание любые бессмыслицы, связанные с биржей. Наверное, этот мир так крепок, потому что каждый человек на этой земле старается завязать ему свой узел по-своему, в своих собственных понятиях.

— Там есть село Джовдарлы, знаешь такое? — спросила Сарв.

Повернув голову, Ханчалов ответил, что не знает.

— В Джовдарлы живет моя подруга. Зовут ее Раваят. Такая приятная девушка, мы вместе учились в университете. Было бы отлично, если бы мы разыскали ее.

— Посмотрим, — пробурчал Ханчалов. — Дороги горных сел обычно бывают в безобразном состоянии.

Сарв заговорила о своих не таких далеких студенческих годах, и брокер увидел, что, несмотря на длинный промежуток времени, отделяющий от прошлого большие события, произошедшие с тех пор в стране, в жизни людей, особенно в жизни преподавателей высших учебных заведений и студентов, не произошло никаких существенных изменений. Ханчалов хотел, чтобы эти изменения были основательными и ускоренными, но и этот вопрос казался брокеру бессмысленным, точно так же, как дополнение чего-то к ландшафту с нулевым процентом древних вулканических гор, оставшихся позади.

Ого, все, кто преодолел беспрепятственно перевал, были здесь. Чувство уважения брокера к людям возросло, так как он увидел, что они так же, как и он, сумели бежать от скуки городских улиц и тупиков. Одни из них ели-пили и веселились, другие спали, уединившись в прохладных уголках, жарили шашлык, готовили чай, продавали воду, третьи любовались неповторимым пейзажем окружающих гор, ущелий и рек, с тенистых балконов гостиницы, с которой свисали ступенчатые каменистые тропинки — и все они с чувством блаженства и удовольствия радовались этому, словно за какие-то чрезвычайные заслуги перед человечеством были премированы несколькими часами отдыха здесь в такое неимоверно жаркое время года. Когда люди ничем не обязаны друг другу, их устраивает даже самое малое. Вместе с тем люди меняются, как только собираются вместе: в них пробуждаются пещерные инстинкты, просыпается чувство вожделения. В древних сражениях именно это чувство придавало воином героизм. Теперь те люди, тайно наблюдая подобное скопление себе подобных, думают, что получают гораздо больше энергии, и не могут понять того, как перестали существовать подобные элементы героизма, поджидающие их каждое мгновение.

Всю эту неразбериху они увидели, после того как поднялись на машине на маленькую площадку позади отеля, и, забронировав номер на одну ночь, спустились вниз. Балкон их номера выходил на противоположную сторону: оттуда были видны некоторые отрезки лабиринтообразной дороги и лысые скалы зеленой горы, возвышающиеся, словно кулак.

Некоторое подозрение вызывали качество предлагаемых услуг, заимствованных из турецких отелей, чистота постельных принадлежностей. Достав живой фруктовый натюрморт из холодильника, молча взяв оттуда желтый банан, аккуратно, словно принимая лекарственную процедуру, сняла с него кожуру и медленно стала есть, как будто для лечения какого-то недуга врач прописал ей в качестве бальзама есть только бананы, да еще так аккуратно, слегка пережевывая прелестными зубами. Горничная, получив за работу свой манат, вышла из комнаты, и лишь после этого они вместе приняли душ. Вода, смешанная с шампунем, пахла то шампанским, то свежевыкошенной травой. В течение всего этого сердцещипательного процесса, снимающего всю дорожную усталость, Сарв-ханум позволила снять с себя трусики, однако бюстгальтер, затерявшийся под ее большими грудями и помогающий держать их в упругом виде, расстегнуть не разрешила. И этот мгновенный и головокружительный запах шампанского вина не проходил у Ханчалова.

— Не думай плохо обо мне, — серьезным голосом сказала Сарв-ханум. — Каждому делу свое предназначение!..

— Наоборот, я плохо подумал бы, если бы этого не было, — ответил он.

Когда вечером на главной ресторанной площадке перевала и на тропинках, словно тайком ведущих в дальние уголки обширной территории, загорелись световые дуги, а на небе зажглось бесчисленное множество звезд, они снова сидели за двухместным столиком, пили прохладное шампанское и слушали низкий, холодный голос какого-то провинциального певца. Многие столы были заняты. Двигающиеся какой-то кривой походкой официанты просовывали полные подносы между кустами и выходили оттуда с пустой посудой как-то играючи легко. По мере того как воздух постепенно охлаждался, место, занимаемое этой площадкой перевала, еще больше расширялось и согревалось. По одну сторону стояли громадные, как горы, белоствольные чинары, по другую же, в направлении к спуску, росли аккуратно обстриженные черноствольные липы. Гусейн Джахангир, посмотрев на тесный и стройный ряд этих лип, полюбовавшись, как они тихо и бесшумно стоят, неожиданно вышел из-за стола.

Сми-и-ирно-о-о! — крикнул он, пошатнувшись на ногах. Положив руку на плечо Ханчалова, он удержал свое равновесие, затем вновь пробурчал, словно не он сам, а деревья, не подчинившись приказу, стали покачиваться.

— Сми-и-ирно-о-о-о! Враг вцепился в нас, словно бешеной пес, — сердито сказал он, и Ханчалов не мог понять, цитата ли это из какой-то пьесы или же собственная импровизация.

— Агдам — моя Кербяла!

Гусейн замолчал и, сделав несколько спотыкающихся шагов в направлении спуска, обнял черный ствол липы. Ханчалов не тронул его, опустившись на корточки, он выкурил сигарету, подождал, пока певец споет все, что накопилось у него на сердце.

Вдоволь насмотревшись на грустную зелень лип, Ханчалов опять не смог ничего сказать Сарв-ханум по поводу этой сцены, пережитой несколько лет тому назад. Брокер точно знал: есть вещи, о которых нельзя просто так говорить с кем-либо, поэтому он пошел в сторону биржи, которую хоть и мало, но знала ханум. При этом он объяснял Сарв-ханум, что аукционы не имеют отношения к бирже, и говорил, что это управление было навязано впоследствии; заметил при этом что горное дело и аукцион — это разные вещи: если биржа определяет мировую экономическую политику, то аукцион с интересом окупает ее в мелочах. То ли от воздействия шампанского, то ли от чего-то другого горы перевала и леса, окутанные темнотой, казались непроходимыми.