Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

— Руки вверх!

Взяв ружье в багажнике, Сарв взяла его сзади под прицел.

— Нельзя направлять ружье на человека, — тоном отцовского наказа сказал Ханчалов. — Положи ружье на место.

— Разреши один раз выстрелить, Ханчалов! — попросила девушка и, не совладав с дьявольским желанием, вместо того чтобы на этот раз поднять двустволку вверх, нацелилась на приближающуюся полицейскую машину. — В них можно! — добавила она.

Ружье, конечно же, было не заряжено и установлено на предохранителе, но амазонского каприза девушки было достаточно для того, чтобы полицейские подошли к Ханчалову и основательно проверили документы, касающиеся ружья.

Дорожные полицейские на магистралях отличаются от городских полицейских тем, что они гораздо более общительные. Вместе с тем многие водители жалуются на них, однако Ханчалов говорил с блюстителями порядка очень спокойно. Они хоть и поняли, что это была шутка, начали говорить серьезно об ответственности за вооруженное сопротивление представителям закона. Если бы даже в этот момент на телефон Ханчалова не поступил звонок от его друга Хусейна Джахангира, в этом мелодраматическом происшествии не было бы ничего необычного.

По мере того как Ханчалов говорил, спокойно протягивая телефон офицеру, а точнее слушал знаменитого Гусейна Джахангира, он увидел, как смягчается выражение лица представителя закона. Ему показалось, что сейчас полицейские ответят шуткой на шутку и покинут их. Наконец, после того как полицейские ушли, Ханчалов поинтересовался у друга о том, что он им сказал своей безупречной с орфоэпической точки зрения и чистой речью актера, и услышал следующее: «Ну, ты же знаешь, что у них определенные проблемы с образованием: они понимают, только когда говорят с ними торжественно и высокопарно. Я им сказал, что если они так болезненно и с военно-политическим эпатажем реагируют на случайные капризы молодой женщины, то какие же национально-духовные и этические ценности они смогут демонстрировать финансовым экспертам газеты „Файнейшл Таймс“ и представителям Лондонской фондовой биржи, которые следуют за ними в сторону гор?!»

Он ужаснулся и сказал:

— В самом деле?!

Ханчалова не удивили спасательные услуги друга, который пользовался иногда жизнью как сценой, а на сцене, наоборот, жил настоящей жизнью. Когда он поднял голову, освободившуюся от скандала, и посмотрел на окружающее, его поразил другой вопрос: именно здесь, на этом же месте дороги, несколько лет назад, когда они ехали в горы, движение было остановлено. Верх дорожной насыпи был переполнен гражданскими машинами, водителями, пассажирами, а внизу копошился караван танков, пушек, бронированных, крытых машин и солдат. Часть моста, не выдержав тяжести танков, осела. Долго ремонтировали мост, чтобы пропустить хотя бы военных. Сидевшие внизу под солнцем солдаты ждали приказов командиров, покуривающих в стороне, а те, кто были наверху, смотрели на них с надеждой и сердечным трепетом, полным тревоги. Как-то вдруг неожиданно Гусейн словно уставшим от безделья сильным громовым голосом сверху вниз напугал солдат:

— Эй, куда это вы направляетесь?

Даже маленьким детям было ясно, куда они направляются из города в направлении гор, ясно это было и солдатам, но они, переглядываясь друг с другом, молчали и не спешили отвечать. Они ждали, чтобы военную тайну раскрыл один из командиров.

— Куда они могут направляться? В Карабах! — сверху послышались голоса женщин, украшающих своими разноцветными и пестрыми, словно гянджабасарские маки, одеждами дорогу, извилинами пролегающую между голыми горами.

Затем один из командиров, с интересом посмотрев наверх, ответил, с тем чтобы выяснить намерение, скрывающееся за этим странным вопросом:

— В Карабах едем, дядя!

Гусейн Джахангир нервно зашагал на месте вдоль по линии сцены, затем, словно посоветовавшись с кем-то, неожиданно поднял голову и закричал:

— В Агдам, в мою Кербелу, командир! — куда-то далеко вперед показал своей длинной рукой Гусейн. — И меня возьми, я в армии заряжающим был!

Гусейн, который провел всю свою жизнь на сцене, давно уже привык, что не все зрители и не тотчас понимали сказанное им. Он обладал завидным спокойствием и терпением, словно впереди у него было еще двести лет, и, победив когда-то дьявола, он будто бы самолично поедет в Кербелу и сразится с Езидом.

Затем они выпили холодной водки, закусив красным яблоком под осенним солнцем, клонившимся на перевале к закату: иногда на стол с шепотом падали позолоченные листья лип, словно прощаясь, и человека ублажал даже мимолетный взгляд на горные склоны, окутанные осенними деревьями в тысячу цветов.

Ханчалов захотел рассказать Сарв-ханум, собирающейся ложиться спать, что трудно было бы забыть эти события, но почему-то не смог. Он словно опасался, что эта молодая женщина, с которой он только-только познакомился, сегодня не поймет причин, побудивших его старого друга по охоте ехать с ними. Поэтому он, мысленно поприветствовав новый мост через реку и тех солдат, которые когда-то пошли по нему, чтобы сражаться с врагом, не стал тормозить машину, которая уже сама мчалась по спуску.

— Ты и на биржу едешь с ружьем? — спросила Сарв, словно хотела рассечь холодную стену, воздвигнутую между ними полицейскими.

На бирже дела шли настолько запутанно и неряшливо, что Ханчалову не хотелось испортить настроение, вспоминая о них. Он замолчал. Увидев, что он не проявляет интереса к этому разговору, Сарв даже не попыталась сменить тему.

— Я немного посплю и встану, — сказала она.

Прежде чем понюхать подушку и натянуть одеяло на голову, Сарв, прищурив глаза, улыбнулась снизу-вверх, и Ханчалов увидел в ее ненакрашенных глазах не частицу горечи, а женскую привлекательность и притяжение, способную заменить этот праздник. Обычно незамужние женщины с такой простодушной улыбкой смотрят на всех мужчин. Это было странное чувство, обезоруживающее Ханчалова перед женщинами. В течение долгих разноцветных и разновидных лет, которые прожил опытный брокер, Ханчалов немало вкусил и горечи подобной безоговорочной капитуляции.

Сарв съежилась под одеялом, через некоторое время высунула голову из-под него, но глаза больше не открывала. Ханчалов не стал спрашивать у девушки, кто она, и даже по какой причине она пришла на биржу, чтобы заранее не создавать для себя иллюзорной схемы на ее счет. Силы ее знакомого акцента было достаточно, чтобы Ханчалов пустил эти отношения на самотек.

Ханчалов был одним из зачинателей биржевого движения: он прекрасно знал прошлое своего дела, полное скандалов и угроз, будущие перспективы развития. Многим это дело казалось в высшей степени сложным и бессмысленным, какой-то иудейской игрой, преодолевшей границы и обретавшей мировой масштаб. Биржа, пригревшаяся со своим маленьким брокерским составом на груди одного из бывших экономических центров, не могла оказывать влияние ни на цены в стране, ни на цены на мировом рынке. Вместе с тем финансовый источник, называемый биржевым фондом, постепенно создавался, чтобы в будущем появилась возможность страховать некоторые соглашения, управлять ценами в рамках определенных таксировок и курсов.

В машине Ханчалова, разлегшись, спала женщина во время движения, что было впервые, он вел машину, деля свое внимание надвое. Из-под одеяла вырисовывались своими рельефами все привлекательные очертания фигуры Сарв. Ханчалов подумал, что возросло доверие людей друг к другу, поэтому стало легче жить и понимать происходящее вокруг.

Значительную часть своей молодости Ханчалов прожил в мужских общежитиях, и оттого, наверное, был очень чувствителен к женщинам: никогда не был груб с ними, всегда оказывал им посильную помощь. Он не мог понять мужчин, которые спорили и скандалили с женщинами. Как и французы, он иногда пытался уверить по этому поводу своих друзей, что желание женщины — это воля Аллаха, и его необходимо исполнять! Знакомые не соглашались с ним, но в этих своих размышлениях Ханчалов, конечно же, непременно вспоминал и свою жену Захру, уехавшую в Америку, и в душе сожалел о том, что она оттуда пока не вернулась.

Вдоль дороги — ужас засухи голых гор и холмов с выжженной пожелтевшей травой: далеко на возвышенности были видны неполивные пашни. По мере продвижения вперед, к перевалу, облака увеличивались, и их пасмурность вдалеке порождала призрачную надежду на то, что скоро воздух немного охладится, примерно, как в прогнозах биржевых цен. Словно ехал он не по асфальту, а по гладкой поверхности нераспечатанных долларовых упаковок, щедро подложенных под эти дороги Всемирным банком. Это не давало машине возможности двигаться быстрее. Ханчалов не спешил, считая несправедливым, как он думал, уничтожать один из праздничных дней на асфальте, разукрашенном по международному стандарту желтыми и белыми полосами, на манер кредитных процентов дяди Сэма.