Гангстер - Каркатерра Лоренцо

В ту ночь я впервые в жизни увидел, насколько велика мощь организованной преступности. До тех пор у меня даже в сознании не укладывалось, что такой гангстер, как Анджело, мог, сделав несколько тайных телефонных звонков и встретившись в предутренние часы с несколькими людьми, собрать настоящую армию из нескольких городов необъятных Соединенных Штатов, армию, способную уничтожить любого врага, имевшего дерзость начать ломиться в его двери. Мало кто обладал подобной силой, да и о ее существовании были осведомлены очень немногие. К тому времени, когда эти люди вернутся на аэродром, чтобы лететь обратно на север, в живых не должно было остаться ни одного члена команды Паблито Мунестро. А оставшееся время убийцы должны были потратить на истребление ренегатов из команды «Красных баронов», которые, как только был обнаружен труп Тони Петли, попрятались на тайных (по их мнению) малинах в Куинсе, округе Нассау.

— Подожди пять минут после того, как уедет последний автомобиль, — сказал Анджело Нико; к тому времени мы все вышли из машины и стояли в глубине ангара. — Потом поедем прямо в бар. Когда приедем, Пуддж уже должен будет нас ждать.

Таково было могущество Анджело Вестьери, которого не зря почти все боялись до дрожи. Тогда я единственный раз в жизни почувствовал себя неуютно рядом с ним. И еще неуютнее мне сделалось от понимания того, что он узнает о моих ощущениях. Истинный гангстер может за считаные минуты распознать сильные и слабые стороны любого человека, но лучше всего он ощущает — на это в наибольшей степени настроены его органы чувств — флюиды страха. Именно тогда, стоя рядом с Анджело в ангаре аэродрома, превращенном в плацдарм для атаки, я до конца осознал, что никогда не смогу стать великим гангстером. Анджело — он действительно был им, любые мелкие сомнения на этот счет, которые у меня еще могли иметься, улетучились навсегда, когда я увидел этот грандиозный парад. Он запланировал и организовал полное устранение своих врагов. Он пожертвовал жизнями многих из своих собственных людей, скрывая свою бессердечную и беспредельную жестокость под маской ослабевшего престарелого босса. Очень трудно найти кого–либо еще, кто был бы способен выработать подобную стратегию.

Анджело похлопал меня по плечу краем свернутой газеты.

— Это тебя беспокоит? — спросил он, провожая взглядом последний из отъезжавших автомобилей.

— Немного. — Я кивнул и повернулся к нему. В ангаре было почти совсем темно, лицо Анджело лишь смутно выделялось во мраке, который рассеивал только слабый свет, падавший из открытых дверей двух пустых самолетов. — Я ведь знаю, кто эти люди, и знаю, зачем они сюда приехали.

— На самом деле ты не знаешь, кто эти люди. — Анджело наклонился вперед и взял меня за локоть. — И ты не знаешь, что они должны здесь сделать. А это значит, что у тебя нет никаких причин для боязни.

Я всматривался в светлевшее в полумраке лицо Анджело, понимая, что он привез меня в ангар, чтобы преподать еще один важный урок. Конечно, он никогда не сказал бы мне об этом напрямик, не таков был его стиль. И я никогда не был уверен, действительно тот или иной случай, который я воспринимал как урок, на самом деле рассматривался им именно в таком качестве. Даже теперь я продолжаю надеяться, что тогда ошибался. Потому что после той ночи я стал думать, что неважно, насколько Анджело любил меня, неважно, насколько мы были привязаны друг к другу, — он без колебаний убьет меня, если заподозрит во мне хоть малейшую угрозу его власти. Из всех уроков гангстерской жизни, которые он преподал мне за эти годы, этому, не сопровождавшемуся никакими комментариями, предстояло оказать на меня самое продолжительное воздействие. И именно той ночью, в те показавшиеся мне необыкновенно долгими мгновения, когда я стоял в опустевшем тихом ангаре маленького аэродрома на Лонг—Айленде, я, тоже впервые, задал себе вопрос: сумею ли я когда–нибудь найти в себе силы и решимость поступить так же с ним? Достаточно ли во мне ненависти, чтобы приказать

убить кого–то из тех, к кому я привязан? В достаточной ли степени я проникнулся смертью, чтобы стать хладнокровным свидетелем подобного события? Честно признаюсь — я этого не знал. Зато я доподлинно знал, что если я на это не способен, то, с точки зрения Анджело, это будет огромным недостатком. И что в реальном мире такие недостатки считаются благословением.

Но для гангстера это проклятие.

— И что теперь будет? — спросил я Анджело. Во рту у меня сделалось совсем сухо, зато шея и спина покрылись холодным потом.

— Что должно быть, то и будет, — сказал он странным, незнакомым мне голосом. Потом он вернулся к стоявшему с открытыми дверьми «Кадиллаку» и сел на заднее сиденье. Я поспешно прыгнул на свое место и захлопнул дверь. Нико повернул ключ зажигания, и автомобиль медленно выехал из ангара. Снаружи по крыше забарабанил проливной дождь. Я сидел, закрыв глаза, и пытался изгнать из воображения ужасы, которые лезли туда помимо моей воли.

Старуха осторожно вставила ключ в дверной замок и повернула. Тонкая деревянная дверь, скрипнув, открылась, и старуха втащила в квартиру свою ношу — два полиэтиленовых пакета с молоком, яйцами, сыром, беконом и свежей петрушкой, — успевшую порядком оттянуть ей скрюченные многолетним трудом руки.

— Ричи! — крикнула старуха, чтобы ее было слышно в задних комнатах тихой квартиры. — Ричи, пора вставать. Я принесла завтрак. Сейчас поджарю чего–то вкусненькое. И кофе сварю. Просыпайся. Вылезай из кровати.

Старуха поставила сумки на маленький столик в кухне и поплелась в глубину большой квартиры (находившейся, правда, в дешевом доходном доме над железной дорогой), где ее единственный сын Ричи чуть ли не до полудня торчал, закрывшись в своей комнате, — отсыпался после оче–редной ночи, посвященной пьянке и наркотикам. Анна Мария Скарафино не питала никаких иллюзий насчет своего сына. Она знала, что он торгует наркотиками и ведет бизнес с людьми, которые чуть не каждый день кого–нибудь убивают. Она хорошо знала, что новенькие двадцатидолларовые бумажки, которые она почти каждый день находила в кармане своего передника, когда надевала его на кухне, были силой или обманом вырваны из натруженных рук рабочих людей. Но она давно смирилась с такой судьбой — после того, как полдюжины лет тому назад ее муж, Дженнаро, бросил ее ради вдовы–ирландки с красивыми ногами и довольно солидной пенсией. В ту пору только Ричи, ее сын, помогал ей тянуть тяжелую телегу жизни. И если даже деньги на оплату квартиры и на продукты, которые он давал ей, поступали не из кассы добропорядочного работодателя, она давно уже научилась закрывать на это глаза и брала эти деньги с невинностью неведения.

Анна Мария вынула сигарету из кармана халата, закурила и пошла дальше по комнатам, которые ежедневно вылизывала дочиста.

— Ричи! — снова крикнула она, остановившись в двери коридора, вместе с именем сына выдохнув через рот и нос облачко густого табачного дыма. — Что с тобой? Ты не оглох?

Она повернула за угол, оказалась перед дверью комнаты сына, взялась за ручку, нажала и распахнула дверь. Перевела взгляд с залитой кровью пустой постели на стену, выронила сигарету изо рта и с силой прижала обе ладони к губам, подавляя рвущийся наружу вопль и почти неудержимый позыв к рвоте. Ричи Скарафино, ее единственный сын, родившийся на две недели раньше срока, висел, распятый, на стене своей собственной спальни, его руки и ноги были прибиты четырьмя толстыми гвоздями, капли густой крови все еще ползли из ран вниз по его стынущей коже и падали на простыни в бело–голубую клетку. С правой стороны из–под ребер торчала темная рукоять двенадцатидюймового мясницкого ножа. Оба глаза заплыли от синя–ков после жестоких ударов, голова склонилась набок. Анна Мария рухнула на колени, ткнулась лбом в дощатый пол и отчаянно зарыдала перед изуродованным телом своего мальчика, Ричарда Скарафино, молодого человека, которому так хотелось стать гангстером. Так она и стояла все утро, ее глухие болезненные стоны эхом отдавались от холодных равнодушных стен, запятнанных следами смерти.