Ночные окна. Похищение из сарая - Альманах «Подвиг»

Потом «запорожец» свернул на улицу Подлипаева и выехал на мост через Волгу.

Вид великой русской реки придал Пантелеймону новые силы. И он, привстав на заднем сиденье, закричал в затылок водителю:

— Тоже мне патриоты нашлись! А сами на импортной машине по городу разъезжают!

— Молчи, — услышал он в ответ. — А то сейчас с моста сбросим.

Миновав мост через Волгу, горбатый «запорожец» с заарестованным Пантелеймоном свернул направо и спустя некоторое время выехал на улицу имени революционера Стопани.

Когда они проезжали мимо бара «Вдали от жен» и расположенного за баром пустыря, Пантелеймон вспомнил, как он вместе со своими друганами Вовой Мамоном и Рудиком пытался здесь расколоть третьего подозреваемого по делу о похищении рыжиков из его сарайки — малышковского Егорку.

А «запорожец» между тем держал курс прямо на микрорайон Паново. И только после того как слева мелькнул магазин «Кенгуру», снова повернул направо и остановился у известного пановского карьера со стороны платной автостоянки, над которой в первых лучах восходящего солнца развевался бело-голубой флаг фирмы «Аксон».

Здесь росли березы и был обрыв.

— Вылезай из машины и становись на край обрыва, — сказали Пантелеймону его похитители и передернули затворы автоматов.

Делать было нечего, и он подчинился приказу.

Пантелеймон стоял на краю обрыва пановского карьера и прощался с жизнью.

Из газет он знал, что в мэрии обсуждался проект благоустройства этого карьера, но пока он находился в своем почти первозданном и бесхозном состоянии.

Со стороны завода силикатного кирпича, который из этого карьера брал песок для производства своих кирпичей, из которых потом были построены чуть ли не все кирпичные дома в городе, карьер заполнялся мусором в плановом порядке. Со всех других сторон — беспланово.

Лично же для Пантелеймона, который жил в частном деревянном доме, этот карьер был примечателен двумя другими вещами. Когда-то в том месте, где он сейчас стоял у обрыва, к суку березы была привязана тарзанка, и они пацанами ходили сюда, чтобы с помощью этого нехитрого устройства испытать чувство полета. А потом уже в более зрелом возрасте (но оставаясь в душе молодым и азартным) он со своими друганами Вовой Мамоном и Рудиком ходили сюда каждый раз, когда здесь устраивались мотогонки. Брали по пяток бутылок пива на брата, выбирали место повыше, откуда открывался наиболее полный вид на всю трассу, пили пиво и болели за своего любимого заволжского мотогонщика Тарасова.

И вот сейчас это дважды памятное для него место, видимо, должно было стать последней точкой в его жизни.

А между тем троица молодцов в масках встала перед ним с автоматами наизготовку, как для расстрела.

— А как насчет того, чтобы выполнить мое последнее желание? — поинтересовался у них Пантелеймон.

— Это перед расстрелом дело святое, — в один голос ответили его похитители. — Если твое желание будет не из разряда достать птичье молоко, то выполним.

— Нет, я только хотел бы перед смертью рыжиков поесть. Соленых.

— А вот это мы организуем запросто, — оживился один из молодцов, сходил к «горбатому» «запорожцу» и вскоре вернулся оттуда с открытой банкой соленых рыжиков, початой бутылкой «Старорусской» водки, мутным граненым стаканом и аккуратной краюхой бородинского хлеба.

Затем он быстренько сервировал всем этим пенек, оставшийся от той березы, к суку которой здесь в детстве Пантелеймона была привязана тарзанка, и жестом пригласил его к трапезе.

— Рыжики, конечно, не моего засола, но банка эта мне подозрительно знакома, — сказал Пантелеймон, подходя к пеньку.

— Да один охламон хотел от нас ею откупиться. Но просчитался. Банку-то мы у него взяли, но все равно свои намерения по отношению к нему исполнили, — пояснил Пантелеймону проявивший о нем заботу молодец.

Пантелеймон налил себе водки в мутный стакан, крякнув, выпил ее и занюхал аккуратной краюхой бородинского хлеба. Потом снова налил водки в стакан, снова выпил и только потом с аппетитом стал уплетать соленые рыжики. При этом он спросил своих похитителей:

— А последнее слово мне перед расстрелом полагается?

— Валяй, говори, — разрешил тот молодец, который проявил о нем заботу и принес из машины водку и банку рыжиков. — Но только при условии, если ты свою речь совместишь с трапезой. А то время поджимает.

Пантелеймон вылил остатки водки в стакан, взял его в руку и сказал:

— А не кажется ли вам, ребята, что вы делаете в своей жизни непоправимую ошибку? Если вы, конечно, настоящие патриоты, как себя называете. Хотите отправить на тот свет, может быть, самого большого патриота Земли Русской, который живет в Костроме.

— Тоже мне патриот! — буркнул один из боговаровских стрелков. — Нигде не работаешь, в общественно-политической жизни не участвуешь, налоги не платишь. Рыбки наловишь, грибочков пособираешь и пьешь. Как бесполезная тварь существуешь на многострадальном теле нашей Родины.

— Вы что, из налоговой инспекции? — с надеждой спросил Пантелеймон, залпом осушив стакан.

— Из народной! — услышал он в ответ. — Рыжиков ты перед смертью поел, последнюю речь сказал. Становись к обрыву, будем в тебя пук-пук делать.

— Пук-пук в меня сделать — дело нехитрое, — встав к обрыву, вскричал Пантелеймон, который, выпив водки, разговорился. — Гораздо сложнее понять вашими безмозглыми головами, что собирательство на Руси — это исконный и, может быть, самый патриотический вид занятий. Наши деды и прадеды за счет этого собирательства жили и нам завещали. А вы, патриоты хреновы, устраиваете по этому поводу «маски-шоу». Да еще позволяете себе про это занятие так пренебрежительно говорить: рыбки половишь, грибочков пособираешь…

— Много текста, — прервали его речь члены тайной патриотической организации «Боговаровские стрелки», еще раз передернув затворами автоматов.

А один из них, видимо, старший, скомандовал двум другим:

— К акции устранения с Земли Русской обременительной для нее во всех отношениях фигуры гражданина Корягина будьте готовы!

— Всегда готовы! — отрапортовали ему, как пионеры, два других стрелка и направили стволы своих автоматов прямо в живот Пантелеймона.

Старший стал считать:

— Раз! Два! Три!..

И тут, не дожидаясь, когда он скажет «Пли!», Пантелеймон сиганул с обрыва прямо вниз карьера.

— Второй попрыгунчик за сегодняшнюю ночь, — подытожил наверху обрыва работу стрелков за ночь их старшой. — И как не поймут эти охламоны, что мы их только пугаем. В надежде, что под дулом автоматов они осознают, какой неправильной жизнью живут, и исправятся.