Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

class="p1">Недда подняла голову и увидела человека, похожего на Ричарда Львиное Сердце из учебника истории, с соломенными усами, только начинавшими седеть.

– Сэр Джералд Маллоринг. Надеюсь, он не ваш друг. Божественное право помещика держать землю в ежовых рукавицах! А наш приятель Бритто!

Недда, следуя за его взглядом, посмотрела на крепко сбитого человека с живыми глазами и лощеной надменностью на темном, гладко выбритом лице.

– В душе-то он просто заносчивый негодяй, слишком равнодушный, чтобы испытывать хоть какие-нибудь эмоции и делать что бы то ни было. Он считает, что это просто потеря драгоценного времени. Ха! Драгоценного! И это человек, в которого они верят! А бедный Генри Уилтрем со своими причитаниями: «Надо выращивать свой хлеб, максимально использовать землю для производства зерна, и остальное наладится само собой!» Как будто мы давно не пережили этот малокровный индивидуализм; как будто в наши дни, когда существует мировой рынок, расцвет и гибель земледелия в нашей стране не зависят от того, станет ли деревня питомником душевного и физического здоровья народа! Ну и ну!

– Значит, все, что они говорят, несерьезно? – робко спросила Недда.

– Мисс Фриленд, земельный вопрос – это большая наша трагедия. Почти все они, за исключением одного или двух, хотят изжарить яичницу, не разбивая яиц; что ж, когда они наконец надумают их разбить, вы уж мне поверьте: яиц больше не останется. Вся страна будет превращена в парки и пригороды. Настоящие люди от земли, те, что еще там сохранились, безгласны и беспомощны, а все эти господа по тем или иным причинам ни на что всерьез и не покушаются; они только болтают и пускают пыль в глаза – вот и все. А ваш отец этим интересуется? Он бы мог написать что-нибудь путное.

– Он всем интересуется, – сказала Недда. – Пожалуйста, говорите дальше, мистер… мистер… – Она страшно боялась, что он вдруг вспомнит, как она неприлично молода, и прервет свою интересную, горячую речь.

– …Каскот. Я издатель, но вырос на ферме и кое-что понимаю в сельском хозяйстве. Видите ли, мы, англичане, ворчуны, снобы до мозга костей и хотим быть лучше, чем мы есть. И образование в наши дни направлено на то, чтобы люди презирали всяческий покой и обыденность. Да мы никогда и не были домоседами, как французы. Вот что лежит в основе всего дела, как бы они к нему ни относились – и радикалы и консерваторы. Но если они не смогут внушить обществу, какой должна быть подлинно здоровая и разумная жизнь, если не произведут революции в нашем образовании, все у них пойдет прахом. Будет продолжаться все та же болтовня, все та же политическая возня, обсуждаться тарифы и всякая чушь, а тем временем люди от земли совсем исчезнут. Нет, сударыня, индустриализация и промышленный капитал нас погубили! Если нация не проявит самого упорного героизма, нам ничего не останется, кроме огородничества!

– Значит, если мы все проявим героизм, земельный вопрос может быть решен?

Мистер Каскот улыбнулся.

– Конечно, в Европе может грянуть война или произойти еще какая-нибудь встряска, которая поднимет народный дух. Но если этого не будет, видали ли вы страну, способную на сознательный и единодушный героизм, – разве что Китай в опиумных войнах[44]. Какая страна последовательно меняла самый дух воспитания молодежи, направление умов; когда и где по собственной воле жертвовали своими капиталами? Где говорилось с твердой верой и убеждением: «Раньше всего я хочу быть здоровым и неиспорченным. Я не позволю, чтобы во мне умерла любовь к душевному здоровью и естественным условиям жизни!»? Где и когда это было, мисс Фриленд?

И, глядя так пристально на Недду, что, казалось, подмигивает, Каскот продолжал:

– У вас передо мной преимущество в тридцать лет. Вы увидите то, чего я уже не смогу увидеть: последнего из английских крестьян. Вы когда-нибудь читали «Эревон»[45], где рассказано, как люди ломают свои машины? Нужен вот такой же всенародный героизм, чтобы сохранить хотя бы то, что осталось от крестьянства.

Недда ничего не ответила и только насупила брови. Перед ее глазами возникла фигура хромого старика – его, как она узнала, звали Гонт, – который стоял на дорожке под яблоней и разглядывал какой-то маленький предмет, вынутый из кармана. Она и сама не понимала, почему вдруг о нем вспомнила.

– Как интересно! – живо сказала она Каскоту. – Мне так хочется об этом побольше узнать! Я имею кое-какое представление о системе потогонного труда, потому что иногда сталкиваюсь с рабочими.

– Да все это одно к одному, – сказал Каскот. – И это вопрос вовсе не политический, а религиозный, он затрагивает национальное самосознание и веру – все дело в том, понимаем ли мы, чем мы хотим быть и на что мы пойдем, чтобы этим стать. Ваш отец подтвердит, что пока мы имеем об этом такое же понятие, как кошка о своем химическом составе. Ну а что до этих милейших господ, я ничего дурного сказать не хочу, но если они хоть что-то понимают в земельном вопросе, то я китайский император!

И видно, для того чтобы охладить свою голову, он высунулся из окна.

– Да, ничего нет лучше темноты. В ней вам виден только тот путь, по которому вам надо идти, а не сто пятьдесят дорог, которые вы могли бы выбрать. В темноте ваша душа принадлежит вам, при свете дня, лампы или луны – никогда!

Сердце Недды запрыгало: казалось, он сейчас заговорит о том, что ей хочется узнать больше всего на свете. Щеки ее зарделись, она стиснула руки и спросила очень решительно:

– Мистер Каскот, вы верите в Бога?

Мистер Каскот издал какой-то странный глуховатый звук, однако это не был смех, и к тому же он словно понимал, что в эту минуту ей будет неприятно почувствовать на себе его взгляд.

– Гм!.. Все в него верят в соответствии со своей натурой. Одни называют его «Оно», другие – «Он», третьи, в наши дни, – «Она», – вот и вся разница. С тем же успехом вы могли спросить, верю ли я в то, что живу.

– Ну да, – сказала Недда, – но что называете Богом вы?

Услышав ее вопрос, он как-то странно передернулся, и у нее мелькнула мысль: «Он, наверно, думает, что я настоящий enfant terrible»[46]. Его лицо обернулось к ней – странное, бледное, чуть припухшее лицо с хорошими черными глазами, и она поспешно добавила:

– Наверное, это нечестно – задавать такой вопрос. Но вы вот говорите о темноте и единственном пути… и я думала…

– Нет, очень честно. И я, конечно, отвечу: всех