Последний порог - Андраш Беркеши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перехватив взгляд Эндре, Эккер сказал:
— Он жив.
Эндре с облегчением вздохнул, изможденное лицо его озарила добрая улыбка.
— Слава всевышнему! — На миг он закрыл глаза, словно воздавал господу богу хвалу. — Я чувствовал, что он жив. Когда ему удалось бежать, я подумал, что, по-видимому, у Милана божеские намерения. Из гестапо можно вырваться лишь с божьей помощью.
— ...а также с помощью предателей и изменников родины, — заметил Эккер. — Факт остается фактом, что побег удался. Если вы помните, я в ту пору намеревался ему помочь. Я думал, вы этому свидетель, что Радович — это жертва, слепое орудие в чужих руках. К сожалению, я ошибся. Милан — героическая фигура международного коммунистического движения, о котором ходят целые легенды.
— Я не удивляюсь, — с некоторой гордостью проговорил священник. — Милан всегда был смелым парнем. Думаю, что об этом и вам хорошо известно, господин профессор. У Милана яркая, противоречивая натура. Было время, когда я завидовал ему. Значит, он жив...
— Его поймали! — выпалил Эккер, не спуская глаз с лица священника.
Капеллан, казалось, остолбенел, глаза его засветились каким-то странным светом, губы задрожали.
— Поймали? Когда?
Эккер подпер свою большую голову левой рукой, полуприкрыл глаза.
— Несколько дней назад, — ответил он. — Однако сделать это было нелегко, он не пожелал сдаться. Застрелил трех полевых жандармов, многих ранил, его, правда, тоже ранили. Теперь он здесь. — Эккер с удовольствием затянулся. — Именно поэтому, дорогой Эндре, мы и откомандировали вас с фронта: нам нужна ваша помощь.
— Чем же я могу вам помочь, господин профессор? — спросил Эндре голосом человека, который только что проснулся.
Вебер инстинктивно почувствовал, что Эккер готовит какую-то хитрую ловушку доброму и доверчивому капеллану.
— Я знал, дорогой друг, что мне не придется разочароваться в вас. Нам потребуется от вас, так сказать, многоплановая помощь. Но прежде я кое о чем расскажу вам. Разумеется, то, что я вам доверю, военная тайна. Вы, конечно, знаете, дорогой Эндре, что Милан является членом Коммунистической партии Венгрии, которая в данное время существует нелегально.
Священник смотрел в пустоту. «Коммунистическая партия... — подумал он. — Как только что-нибудь случится, так сразу же слышишь: «Коммунистическая партия».
Эккер встал и закрыл окно, чтобы не слышать шума, доносившегося с улицы.
— Милан Радович выполнял важное партийное задание. Думаю, что подлое покушение на фюрера не обошлось без его вмешательства. Однако оно само по себе является лишь отдельным звеном в цепи множества антиимперских заговоров, в которых принимают участие самые различные антинемецкие силы, нелегальные партии, секретные службы и тому подобное. — Он заходил по комнате, читая чуть ли не целую лекцию о целях заговоров и их реальных возможностях.
Вебер, слушавший профессора с особым вниманием, под конец уже не мог определить, что из услышанного им является правдой, а что плодом богатой фантазии Эккера.
— Коммунистические партии, а вернее, Москва, — продолжал профессор, — стараются объединить все антинемецкие силы, а затем в определенное время развернуть всеобщее вооруженное восстание. По имеющимся у нас сведениям, Милан Радович вел переговоры с венгерскими политиками в этом направлении. В то время как вы на фронте жертвовали своей жизнью ради интересов родины, ради христианской цивилизации, ради тысячелетней нашей культуры, отдельные венгерские господа старались запродать страну большевикам.
— Это предательство! — с. возмущением воскликнул Эндре, невольно вспомнив солдат в окопах, страшную русскую зиму и все ужасы отступления. — Я в своих проповедях призывал наших солдат держаться до последнего, денно и нощно молился за ниспослание нам победы, а эти здесь, в тылу, сговариваются с нашими врагами?! Я весь в вашем распоряжении, господин профессор.
Эккер с удовольствием посмотрел на возмущенного капеллана:
— Пока у нашей родины есть такие сыны, а у империи такие союзники, как вы, мы не можем не победить. Благодарю вас, дорогой Эндре. Идите домой, отдохните хорошенько, а завтра мы с вами все подробно обсудим.
Милан не знал, где он и сколько суток находится в этом наполовину сознательном, наполовину бессознательном состоянии. Чувство времени он утерял. Он даже не знал, день сейчас или ночь. Временами его память выдавала кое-какую информацию из прошлого. Так, например, он хорошо запомнил одутловатую, толстую рожу мужчины в белом халате со шприцем в руке, который низко наклонялся над ним. Позже, когда память восстановилась, Милан начал осмысливать и связь событий.
Его схватили, и он сразу же с горькой усмешкой вспомнил предупреждение Миклоша Пустаи. Подумал о том, что человек, решившийся на все, порой напрасно оставляет для себя последний патрон, так как еще не известно, удастся ли ему осуществить свое намерение. С печалью он вспомнил Элизабет, хотя злобы на нее у него не было. Мысленно он представил себе ее бескровное, бледное лицо. У нее все самое трудное уже позади, а вот у него — еще впереди. Об этом свидетельствовали многие мелочи. Так, например, его никогда не оставляли одного. Надзиратели все время наблюдали за ним, сменяя время от времени друг друга, — видимо, нацисты боятся, что он может покончить жизнь самоубийством. Тюремный врач внимательнейшим образом осмотрел его рот, потрогал в нем каждую коронку, чтобы удостовериться, что ни под одной из них нет капсулы с быстродействующим ядом. Электрическая лампочка в камере забрана густой металлической сеткой, свет горит днем и ночью, так как в камере нет окошка, а только высоко над дверью вытяжное отверстие.
Милан несколько раз пытался заговорить с надзирателями, но они делали ему знак, чтобы он молчал. Временами из коридора доносились обрывки венгерской речи, смачная ругань, а со стороны улицы городской шум: звон трамваев, гудки автомобилей, стук лопат, из чего он сделал вывод, что находится в Будапеште, в тюрьме, расположенной в центре города.
В конечном счете Милану было все равно, где он находится. Его схватили, и теперь самое важное для него заключалось в том, чтобы свыкнуться с мыслью о смерти, хотя сделать это очень и очень трудно, так как к жизни его привязывают тысячи нитей. Анна, возможно, ребенок, родители... А ведь ему всего-навсего двадцать восемь лет, да и до окончания войны осталось несколько месяцев... О будущем сейчас думать нельзя. А о чем же думает человек перед смертью?
Милан вспомнил Тракселя и сразу же почувствовал во рту запах и вкус крепкого сабольчского табака. Вспомнил слова доброго старика: «Ты еще вернешься, сынок». — «Нет, я уже не вернусь». — «Знаю, что тебя могут схватить, могут пытать». — «Я это предусмотрел. Только ты, дядюшка Траксель, можешь не опасаться: предателем я не стану».
Однажды он уже выдержал испытание на верность своим идеалам, хотя в ту пору ему было только двадцать. «Боже мой, если бы Бернат снова мог помочь мне!» По худому, измученному лицу скользнула горькая улыбка: такие чудеса дважды не повторяются. Он умрет, но так и не узнает, почему же именно рисковал собственной жизнью ради его спасения Геза Бернат.
Спустя несколько дней Милан смог уже встать, немного походить по камере. Ему хотелось, чтобы что-нибудь да случилось, так как это относительное спокойствие нервировало его. Возможно, его потому и не допрашивают — рассчитывают на то, что ему откажут нервы. Хорошо, он будет следить за ними! Хотя, казалось бы, разве есть разница, в каком состоянии умрет человек: в спокойном или же во взвинченном?
Думать нужно об Анне, все время только о ней одной... Хотя воспоминания о ней и причиняют ему боль. Как жаль, что он погибнет, а Анна даже не узнает, что он всегда любил только ее, одну ее. Куда бы ни забрасывала его судьба, чистая любовь Анны была всегда с ним...
Вдруг надзиратель подергал его за плечо. Милан открыл глаза. В дверях стоял какой-то мужчина в гражданском костюме и делал ему знаки, чтобы он вышел. Милан вышел из камеры в коридор.
Вебер провел Милана в комнату, расположенную на втором этаже. Милан сразу же посмотрел на окно, которое было так плотно задернуто толстой шторой, что ничего не было видно. Люстра под потолком заливала помещение ярким светом. Милан внимательнее присмотрелся к Веберу и узнал его. Это был тот самый следователь, который допрашивал его в «Колумбии» перед побегом, который по-человечески обращался с ним. Вспомнив об этом, Милан почувствовал крохотную радость, так как человеческое обращение следователя несколько успокаивало. И в тот же миг Милан сообразил, что он находится в гестаповской тюрьме.
Вебер показал Радовичу на стул, стоявший перед письменным столом.
— Садитесь. — Милан повиновался и сел, сразу же почувствовав боль в плечах, груди: это давали о себе знать заживающие раны. — Вы меня помните?