Дух любви - Дафна дю Морье

Бабушкин вопрос: «Дорогая, ты ничего не забыла?» – и мамин ответ: «Нет, мама, все положено. Мясные консервы, печенье, сардины и табак».

Голос матери звучал бодро, оживленно, и, перевязав посылку веревкой, она обрезала кончики острыми, блестящими ножницами.

В конце концов, это всего лишь игра, думала Дженифер, глядя на нее поверх учебника по арифметике.

Постояльцы-мужчины стали постепенно исчезать с Мэпл-стрит и потом время от времени появлялись в пансионе в военной форме, которая делала их очень высокими и непохожими на самих себя. В таких случаях женщины просто не знали, чем бы им угодить.

Каждая отказывалась ради них от своей порции сахара к чаю, и мама, чтобы не отстать от других, не притрагивалась к маслу. Дженифер пожимала плечами. Эта война ее не коснулась, она и так не ела ни того, ни другого.

Она была всего лишь маленькой девочкой, которая не принимает участия в разговорах и каждый день должна делать уроки.

По пути в школу в Сент-Джонс-Вуд она видела, как в Риджентс-парке солдаты проходят строевое обучение. Иногда они длинными колоннами маршировали по улицам. Ей нравились песни, которые они пели.

С кем бродил ты под луной,Под луной во тьме ночной?О нет, не с сестрой,Не с матушкой, нет…

Часто они кричали младенцам, которых катили в колясках высокомерные няни в шляпках с голубыми вуалетками: «Привет, малышка, как поживает твоя нянюшка?»

Они были веселые и забавные, эти солдаты, им и дела не было ни до бабушки, которая вяжет носки, ни до мамы, которая отправляет ужасные посылки.

Кто-кто-кто твоя подружка,Та, которая с тобой?

Они распевали во все горло, а Дженифер как вкопанная стояла на мостовой с ранцем за спиной и махала рукой мужчинам, которые махали ей в ответ. Эти мужчины понимали, как глупо быть серьезными.

Дженифер вприпрыжку добежала до школы. В то утро она поняла, что война – это нечто большее, чем цепочка слов в газетах, что она может иметь прямое отношение к людям. В ее классе был урок рисования, его вела миссис Джеймс, терпеливая, едва ли способная чему-нибудь научить женщина, которая не имела никакого влияния на учениц.

В середине урока, когда Дженифер, расшалившись, встала на одну ногу и принялась размахивать линейкой, а несчастная учи гельница крикнула, чтобы она успокоилась, кто-то открыл дверь и сказал:

– Прошу прощения, миссис Джеймс, вас хочет видеть мисс Хэнкок.

Оставшись одни, девочки сполна воспользовались свободой и под предводительством Дженифер пустились в пляс на партах. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а учительница все не возвращалась.

Дженифер взяла мел, кое-как нарисовала на доске осла и под рисунком поставила подпись: «Миссис Джеймс». Дети громко рассмеялись. Покраснев от гордости, Дженифер стерла рисунок и принялась за новый, когда дверь открылась и в класс вошла девочка из старшей группы.

– Пожалуйста, успокойтесь, – сказала она серьезным тоном, – и сядьте за парты. Вы можете делать домашнее задание. Миссис Джеймс сегодня не вернется. Она получила телеграмму, что ее муж убит. Она уехала на такси.

В классе мгновенно наступила тишина.

Дети сели за парты и молча раскрыли учебники. Мел выпал из руки Дженифер. Она посмотрела на стол учительницы, увидела карандаш, который миссис Джеймс торопливо отложила в сторону, и сразу представила себе, как та спешит по коридору в кабинет, платком стирая с пальцев мел, открывает дверь и видит мисс Хэнкок с телеграммой в руке.

Нервная, некрасивая маленькая девочка по имени Люси, которая сидела на задней парте, громко расплакалась.

– Это гадко, – прошептала Дженифер, – гадко, гадко…

И она вспомнила Гарольда в форме, как он махал ей из окна переполненного поезда на вокзале Ватерлоо, вспомнила и испугалась.

Теперь девочки на целую неделю исчезали из школы и возвращались с черной повязкой на рукаве. Она означала, что кто-то из их близких погиб на фронте. Еда в пансионе стала отвратительной. Хлеб темно-коричневого цвета, никакого джема, и маргарин вместо масла. Ели не картофель, а рис, а вместо капусты какую-то брюкву.

Если пудинг был кислым, его подслащивали маленькими белыми таблетками, которые назывались сахарин. Дженифер начала забывать вкус старой еды. Забыла она и то, какую одежду мужчины носили до войны. Теперь все были в военной форме. Что-нибудь другое трудно было даже себе представить.

Интересно, думала Дженифер, если бы папа не умер, он тоже пошел бы на войну. Она старалась вспомнить его лицо и фигуру, но видела только спутанные волосы на подушке. Даже его фотография не пробуждала в ней никаких воспоминаний. Он принадлежал другому, давнему времени. Ей было грустно думать, что он ничего не узнает о войне. Теперь он представлялся ей не таким мудрым и значительным, как раньше, и в сравнении с полными жизни и отваги Гарольдом и Вилли выглядел бледной тенью. Да и сама она стала старше и во всем его превосходила.

Теперь он был могильным камнем на кладбище, а само кладбище – далеким, всеми забытым местом.

Дженифер небрежно засунула фотографию за каминную доску и, напевая «Типперэри»[30] – песню, которую он никогда не пел, сбежала вниз по лестнице и перекинула ранец через плечо.

Гарольда убили в марте.

Она вернулась домой как раз к чаю и, лишь открылась входная дверь, поняла, что случилось. У служанки было испуганное лицо, и она, неловко держась за ручку двери, старалась не смотреть Дженифер в глаза. На столике в холле лежала мужская шляпа. Дженифер заглянула в столовую и увидела, что к чаю не накрыто. Из гостиной вышла одна из постоялиц, но стоило ей увидеть Дженифер, как губы ее странно задрожали, и она, отступив назад, осторожно затворила за собой дверь. У нее были покрасневшие глаза.

Сердце Дженифер болезненно сжалось. Нельзя показывать служанке, что она догадалась.

– Где мама? – спросила она.

– Наверху с бабушкой… кажется, она не совсем… не совсем здорова, – ответила женщина и украдкой скользнула вниз по лестнице.

Дженифер с минуту стояла в нерешительности: может быть, лучше выбраться из дома и убежать куда-нибудь далеко, так она никогда не узнает, что это действительно правда. Боясь услышать страшную весть, она вошла в туалет первого этажа и заперлась в нем. Здесь ее никто не найдет. Она опустилась на колени и стала молиться. «Господи, прошу Тебя, пусть это не будет Гарольд или Вилли, Господи, прошу Тебя, пусть это будет только мое воображение». Она поднялась с колен, приложила ухо к двери и прислушалась.

Минут через двадцать она услышала, как кто-то тяжело спускается по лестнице. Шаги пересекли холл и направились в гостиную. Дверь закрылась. Все стихло. Дженифер знала, что это бабушка. Стараясь не шуметь, она отворила дверь и вышла в холл. Бесполезно, она больше не может ждать. Она должна узнать правду. Дженифер, крадучись, поднялась по лестнице, подошла к комнате матери и прошмыгнула внутрь; сердце ее бешено билось, руки были липкие от пота.