Семейство Доддов за границей - Чарльз Ливер

Ты понимаешь, мой другъ, что шагъ, мною сдѣланный, поставилъ меня въ деликатное положеніе относительно моего семейства. Мелочныя, язвительныя замѣчанія, которымъ я подвергаюсь, растерзали бы твое сердце. Джемсъ, напримѣръ, однажды прямо сказалъ, что я поступила какъ Джо Юдсонъ, который, будучи назначенъ служить въ Индіи, взялъ впередъ за годъ жалованье, потомъ сказалъ, что не хочетъ ѣхать изъ Лондона. «Мери Аннѣ хотѣлось только нашить себѣ нарядовъ», заключилъ онъ. Ахъ, Китти, мужчины такъ грубы, такъ пошлы, такъ неблагородны въ своихъ понятіяхъ! Они думаютъ, что мы дорожимъ именно нарядами — и больше ничѣмъ; они не понимаетъ, что наряды для насъ только средство къ достиженію цѣли — покоренія сердецъ. Мама, скажу къ ея чести, очень-добра со мною; естественно ей жалѣть о разстройствѣ аристократическаго родства; но, съ истинно-материнскою любовью, она забыла о собственномъ прискорбіи, думая только обо мнѣ, о моихъ страданіяхъ. Я также доставила ей утѣшеніе, и неожиданное, и очень-важное. Папа, по соображеніямъ, которыхъ не стоитъ объяснять, на этихъ дняхъ серьёзно вздумалъ возвратиться въ Ирландію. Мама удостовѣрилась въ томъ, случайно прочитавъ письмо мистера Порселя къ папа. Вообрази, мой другъ, ея отчаяніе! Прости, милая Китти, если мои слова оскорбятъ нѣжную впечатлительность твоего сердца, но я должна сказать тебѣ, что Ирландія, ирландское общество несносны. И къ чему послужили бы въ такомъ случаѣ всѣ мои наряды? Не-уже-ли они дѣланы для броффскихъ вечеринокъ? Я, несмотря на всѣ огорченія, меня разстроившія, соединилась съ мама для сопротивленія этому ужасному намѣренію; и нѣтъ сомнѣнія, что общими силами мы одержимъ побѣду. Я, много, много должна еще сказать тебѣ, и потому буду писать завтра, а пока прости.

Твоя навѣки

Мери Анна Доддѣ.

ПИСЬМО II

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Болдидулэнъ.

Вѣрная своему слову, сажусь продолжать разсказъ о моихъ тайнахъ, первая часть котораго лежитъ ужь передъ тобою. Я остановилась на главѣ «Désagréables» потому позволь мнѣ кончить эту тэму, прежде нежели перейду къ пэйзажамъ, болѣе-привлекательнымъ.

Бетти Коббъ недавно вздумала отдать свою руку и сердце, и, признаюсь, я не думала, чтобъ такого мужа было можно отъискать гдѣ-нибудь, кромѣ Уатерклуфа — кажется, такъ называется милая деревня въ землѣ каффровъ, близь которой наши войска столько разъ попадались въ засаду. Это — пастухъ, безобразный, грубый, дикій великанъ; Бетти влюблена въ него до безумія. Ни обѣщаніе удвоить жалованье, ни подарки, ни ласки и просьбы не могли поколебать ея привязанности къ чудовищному предмету ея страсти. Мама вообразила, что не можетъ жить безъ Бетти; потому мы должны возить съ собою ея уродливаго великана, который срамитъ своимъ нелѣпымъ костюмомъ запятки нашего экипажа — это чрезвычайно-непріятно! Но довольно говорить объ этомъ; опишу тебѣ мѣстность, въ которой мы теперь живемъ.

Констанцское озеро! это слово звучитъ очаровательно: оно возбуждаетъ мысли о восхитительныхъ пейзажахъ. Когда мы подъѣзжали къ нему, я, исполненная самыми живописными ожиданіями, съ любопытствомъ выглядывала изъ кареты при каждомъ новомъ поворотѣ извилистой горной дороги; но скоро смерклось, и я ничего не видала. Рано на другой день я встала и, взявъ съ собою Августину, отправилась любоваться видами. Мы вышли на набережную; передъ нами разстилалось широкое пространство воды грязноватаго цвѣта, опоясанное низкими, едва-замѣтными берегами. Ни ледниковъ, ни снѣговыхъ горъ, ни даже холмовъ не было вокругъ этой большой лужи. Какое разочарованіе! Я могла срисовать только старика-лодочника съ длинною сѣдою бородой. Таможенный офицеръ (мы вышли на набережную у таможни) очень-красивый собою мужчина, съ черными усами, былъ въ восторгѣ отъ моего эскиза. Я не придавала рисунку особенной цѣны, потому и согласилась на просьбы Августины вырвать его изъ альбома и подарить офицеру. Ты не можешь себѣ вообразить, Китти, съ какою любезностью принялъ онъ мой подарокъ. Онъ сказалъ мнѣ, что таможенная шлюбка всегда будетъ готова къ моимъ услугамъ, когда мнѣ вздумается сдѣлать прогулку по озеру. Потомъ онъ проводилъ меня до гостинницы.

Я не сказала мама ничего объ этомъ знакомствѣ; потому-что, войдя въ комнату, услышала, что пріѣхалъ Джемсъ вмѣстѣ съ какимъ-то другимъ господиномъ; оба они послѣ дороги такъ были утомлены, что легли спать и не велѣли себя безпокоить. Конечно, Китти, мнѣ было чрезвычайно-интересно узнать, кто этотъ господинъ; но всѣ мои разспросы не привели ни къ чему положительному; я узнала только, что онъ молодъ, хорошъ собою, высокаго роста, бѣгло говоритъ понѣмецки и пофранцузски, такъ-что слуга не зналъ, англичанинъ онъ, или нѣтъ. Такимъ-образомъ я принуждена была мучиться нетерпѣніемъ до самаго завтрака.

Для моихъ нервъ, разстроенныхъ послѣдними событіями, это было очень-раздражительно. Я дѣлала тысячи различныхъ предложеній; я строила воздушные замки, о которыхъ не могу разсказывать даже тебѣ, мой другъ. Наконецъ, не въ силахъ будучи удерживать мучительное любопытство, я рѣшилась разбудить Джемса и спросить, кто его спутникъ. Я перешла черезъ корридоръ, отъискала его комнату — слуга сказалъ, что братъ спитъ въ 13-мъ нумерѣ — тихо отворила дверь и вошла. Шторы были спущены; въ комнатѣ было очень-темно. Въ одномъ углу стояла кровать, съ которой слышалось тяжелое дыханіе спящаго. Тихо, пошла я туда. Глаза мои, привыкшіе къ темнотѣ, начали различать предметы; я увидѣла разбросанное по стульямъ платье, сѣрый шелковый шлафрокъ на свѣтлорозовой подкладкѣ; подлѣ него лежала шапочка, такого же цвѣта, съ огромною серебряною кистью; я видѣла и шлафрокъ и шапочку эту на Джемсѣ. Но тутъ же лежало много другихъ вещей, очень-дорогихъ и красивыхъ, которыхъ я не замѣчала прежде у Джемса. Я знала страсть брата къ мотовству; но множество великолѣпныхъ перстней, булавокъ, пуговокъ, запонокъ, цѣпочекъ изумило меня. Замѣчу кстати, Китти, что нынѣшніе молодые люди гораздо-болѣе нашего привязаны къ брильянтамъ и дорогимъ вещамъ. Особенно привлекла мое вниманіе опаловая брошка, представляющая попугая въ пальмовыхъ листьяхъ; эмалевый рисунокъ былъ удивительно-хорошъ и оправленъ чудными каменьями.

Случай былъ соблазнителенъ: такая брошка слишкомъ-хороша для мужчины; я вздумала воспользоваться своею находкою и только-что прикрѣпила ее къ корсажу, какъ ручка двери повернулась и — представь себѣ, Китти, мой ужасъ! — послышался въ передней голосъ Джемса! Итакъ я была не въ его комнатѣ и на постели спалъ не онъ! Спрятаться — была первая моя мысль, и я стала за гардробъ въ ту самую минуту, какъ дверь отворилась. Если я проживу сто лѣтъ, не забуду этого страшнаго положенія. Одно только опасеніе, что малѣйшій шорохъ меня выдастъ, спасло меня отъ обморока; но мнѣ казалось, что услышатъ біеніе моего сердца — такъ оно трепетало въ груди моей!

Джемсъ вошелъ, не боясь, какъ видно, испугать спящаго, и, натолкнувшись по дорогѣ на два стула, подошелъ къ кровати, сѣлъ на нее и закричалъ: «Джорджъ!.. Тайвертонъ! Ахъ ты, старый хрычъ, хочешь, видно, проспать цѣлыя сутки?»

Ахъ, Китти, вообрази, какъ я испугалась, услышавъ, что я въ комнатѣ лорда Джорджа! Едва могла я — и не знаю, какъ могла — удержаться отъ крика.

Долго будилъ Джемсъ лорда, пока тотъ наконецъ проснулся и, зѣвая, сказалъ:

— А, это ты, Джемми! Очень-радъ, что ты меня разбудилъ. Я видѣлъ страшный сонъ. Вообрази, мнѣ представлялось, будто-бы я все еще въ Палатѣ Лордовъ слушаю свое проклятое дѣло; будто бы Скречли мнѣ отвѣчаетъ и обѣщается доказать лордамъ, что я виновенъ въ дурномъ обращеніи, въ жестокости. Голосъ стараго злодѣя еще раздается въ моихъ ушахъ, осыпая меня упреками.

— Да было, въ-самомъ-дѣлѣ, что-нибудь такое? сказалъ Джемсъ, закуривая сигару.

— Дѣйствительно, онъ отзывался обо мнѣ очень-невыгодно. У этихъ крючкотворцевъ, ты знаешь, свой особенный языкъ, и, защищая хорошенькую женщину, вышедшую замужъ семнадцати лѣтъ, они будутъ безпощадно терзать твои слабости. Впрочемъ, это бы еще не бѣда. Плохо то, когда докажутъ такъ-называемое «жестокое обращеніе», а горничная твоей жены, особенно француженка, всегда найдетъ противъ тебя улику.

— Не-уже-ли? сказалъ Джемсъ.

— Разумѣется. Каждое слово, непріятное для госпожи, кажется француженкѣ «жестокостью». Вообще, я тебѣ скажу, Джемми, съ женитьбою сопряжено множество непріятностей. Дай мнѣ огня.

Нѣсколько времени они курили молча. Мое положеніе стало несноснѣйшею пыткою: не говоря о страшной опасности, я имѣла несчастіе невольно подслушать ихъ секреты.

— Такъ чѣмъ же рѣшилось твое дѣло? спросилъ Джемсъ.

— Отложили рѣшеніе. Требуютъ дальнѣйшихъ доказательствъ, объясненій и тому подобныхъ глупостей… Скверныя сигары, рѣшительно не курятся!