Марсианин - Александр Богатырёв

— А что? Понадобится — буду Че Геварой! — выпятил грудь Борис Ефимович, налил гостям чаю и помешивая сахар в чашке и совсем другим тоном, серьёзно продолжил.

— Тут недавно один из моих однокашников приходил… Ну очень злой. С работы его выгнали. Как обычно — «оптимизация». Ну так у нас сокращение штатов в результате начала прогара фирмы называется. Так он мне тут любопытнейший расчет принёс… Думаю вам тоже будет интересно.

Борис Ефимович бросил взгляд на собеседников. Те слушали с повышенным интересом.

— Я вот что и решил записаться в Че Гевары… Убедительно расписал он… Да вы и сами могли до меня этот пересчёт сделать… и я мог, если бы «глаза разул»… Ну словом вот расчет.

Берём цены на товары времён Советского Союза. Вычисляем общую стоимость «потребительской корзины» в тех рублях. Берём то же самое, но в современных. Сравниваем, и получаем, что советский «деревянный» рубль стоил в пересчёте на наши, «особо конвертируемые» около 200 рублей.

Далее, берём среднюю зарплату в середине восьмидесятых, и переводим её в современные рубли. Тогда была зарплата — 190 рублей. Следовательно, на нынешние будет 38 тысяч.

Учитывая что средняя зарплата ныне около восьми тысяч, то уровень жизни ныне ну почти в пять раз ниже чем в Советском Союзе[38].

— Хм… я примерно также считал, — отозвался Владимир, — только не знал данных, по вашим ценам середины восьмидесятых и средней зарплаты… надо будет в случае чего использовать для агитации и пропаганды.

— Я уже использую, — оптимистично утвердил Борис Ефимович.

— Кстати, а как там насчёт продажи снаряжения? Ничего не узнали? Хоть что-то выручить удастся?

— Вы слишком сильно прибедняетесь, Владимир. Я вам в самом начале говорил, что ваше снаряжение будет очень много стоить тут, среди городских богатеев. Почему и предложил сразу, чтобы вы не продешевили, самому этим заняться. Стать посредником.

— Я тоже боялся, что продешевлю… А то бы не стал вас напрягать ещё и нашими заботами.

— А ну так я вот что вам скажу: я тут поговорил с некоторыми, и… вы будете смеяться, но ваше снаряжение на продажу среди этих крутых потянуло уже на… не падайте в обморок — на шестьдесят тысяч унылых енотов!

— А… зачем нам эти… Еноты?! — задал Николай вполне справедливый с его точки зрения вопрос, — что мы с них, шкурки иметь будем?

И Ефимыч, и Владимир тут же разразились хохотом.

— И чито за прикол? — слегка обидевшись на такую реакцию, всё-таки стал настаивать Николай.

Чуть-чуть успокоившийся со смеху Владимир пояснил:

— «Унылые еноты» это местный жаргонизм. Обозначает американские деньги. Доллары.

— А-а! Так бы сразу и сказали… а то тут же смеяться… То есть вы хотите сказать, что весь наш снаряж у этих толстомордиков стоит… шестьдесят тысяч долларов?

— Ну да! — наконец отсмеялся Борис Ефимович.

— А почему их именно «унылыми енотами» назвали? — тут же проявил сильное любопытство Николай, — Они тут что, американских президентов на живность на своих банкнотах заменили?

Борис Ефимович снова от смеху, со своего стула чуть не свалился.

— Нет, пояснил за него Владимир. Вся эта чушь происходит от вполне местного российского обозначения доллара — у. е… Что означает «условных единиц». Её ввели во время гиперинфляции чтобы исчислять постоянно меняющиеся цены в «твёрдой валюте». Ну а так как эта «условная единица» точно соответствовала доллару, вот и стал народ изощряться в придумывании «расшифровок» для сокращения.

— Хе! Смешно однака! Но, однака, а вдруг это снаряжение нам понадобится?

— И когда? — Ядовито поинтересовался Владимир, — нам надо сейчас выживать и строить установку для возврата домой. Вот вернёмся домой — купишь новые лыжи и снаряжение. А тут надо выкручиваться.

— И то верно… — сник Николай. По нему, правда видно было, что своего снаряжения, к которому он очень привык очень жаль.

— Да не переживай! Выберемся, повторяю, новое купишь.

— Ладно, проехали. Я понимаю. Когда загонять будем?

— Да хоть сегодня! — воскликнул Борис Ефимович, — я с этими… договорился, так что можно им загнать всё это в любое время.

— Да… когда ребята предложили на Совете группы эту продажу, — мрачно сказал Николай, — я думал, что так и не договоримся не до чего и оно останется с нами.

— Кое-чего останется, так как без него нельзя. По крайней мере пока нельзя. Я имею в виду спальники.

— А остальное продаём? — печально заключил Николай.

— За исключением ещё палатки, так как она порвана.

— Всё равно жалко. Я к нему так привык… Ну да ладно — надо, значит надо.

— Вот это деловой подход! — решил поднять настроение оптимистическим заявлением Борис Ефимович. Николай только рукой махнул.

Когда покидали дом, Борис Ефимович подошёл к Владимиру и заговорщически подмигнул.

— Кстати, — понизил голос Борис Ефимович, — вы как, проблему с документами решили? Помощь не требуется?

— Спасибо, уже не требуется. Справились.

— Вы уверены, что те паспорта будут нормальные?

— Да. Уверены. Они будут настоящими.

— О! Даже так…

— И как вам это удалось?

— Да посулили хорошее вознаграждение. Вот эти самые денежки, что мы выручим от продажи снаряжения, как раз и пойдут в первую очередь на оплату получения тех самых паспортов.

— Шестьдесят тысяч? А не слишком много?

— Да не шестьдесят! Всего-то две тыщи зелёных.

— А делаете через паспортный стол? А то если что — у меня есть выходы.

— Конечно. Через него делаем.

— А! Ну тогда другое дело. Я тут как раз хотел именно такой вариант предложить.

Владимир, не стал уточнять, что уже всё сделано посчитав эту информацию и так излишней.

Химеры, мутанты и двойники

Вадик, вполне честно перед собой, боялся нового мира. Это другие бы на его месте, возможно, держа грудь колесом, тряслись внутренне и даже самим себе боялись бы признаться в этом. Такая их позиция была опасна тем, что человек, столкнувшись с реальной опасностью, ломается неожиданно. И неожиданно, прежде всего для себя самого, что часто очень сильно усугубляет общую ситуацию.

У Вадима же, ситуация была попроще и, в этом смысле, менее опасная. Он хотя бы знал когда и при каких обстоятельствах может сломаться. А знание этого вполне могло его охранить от этого великого конфуза, чтобы вовремя остановиться и дать задний ход, — не лезть на рожон. Тем более, что в его ситуации, всегда этих самых «обходных путей» должно было бы быть несколько. Он это знал ещё по приключениям дома — в родном мире. Ведь и хулиган он был больше потому, что чисто из мальчишеского упрямства, хотел преодолеть свои страхи, и доказать всем, какой он бесстрашный.

Вполне нормальное желание.

Просто он тогда выбрал для этого не тот путь. В чём его, наконец-таки изловив, и поправили.

Тем не менее, за собственный страх, ему было и сейчас очень стыдно, он его постоянно прятал подальше от глаз. За показной флегматичностью. Ему постоянно казалось, что ребята, его окружающие гораздо более бесстрашные и сильные духом, чем он сам. Тем более, что в походах они не раз ему неявно доказывали делом, что хотя бы по части физической выносливости они пока что выше него.

Конечно, ребята даже и не подозревали о том, что они, якобы, что-то там Вадику «доказывают». Это была сугубо внутренняя Вадикова проблема.

Также немалую роль в подпитке комплекса играло присутствие в группе Героя. Вот уж кто, как считал Вадик, не подвержен страху, так это Он. Тем более, что Владимир ни разу, нигде и никогда не рассказывал о тех страхах, что он испытал тогда, во время катастрофы и после. Конечно, по родной культуре, в которой он был воспитан, и по части самолюбия, это было, возможно, для Владимира и важно — сокрытие своих мелочных мыслишек и страхов (ведь преодолел же их!), — но для Вадика это создавало дополнительные трудности.

Да, он хотел быть Героем тоже.

Да, та ситуация, в которой оказалась группа как раз и делает его прямым кандидатом в Герои.

Но для того, чтобы им стать, надо, как минимум, выбраться из той ситуации, в которую все попали. И выбраться по возможности, без потерь. Сгинувший без следа — уже не герой (так он считал). Беда тут была ещё в том, что для выхода из ситуации надо было рисковать. И рисковать надо было всем. В том числе и ему самому. А раз так, то он также ещё рисковал оказаться в рядах тех, кто не вернётся. Хоть бы и в единственном числе. А он очень хотел вернуться и это добавляло страхов.

Вадик стоял возле шкафа в комнате общаги и медленно одевался. Медленно, чтобы максимально оттянуть момент принятия окончательного решения, чтобы оттянуть момент необходимости сделать тот первый шаг, после которого уже возврата назад не будет.