Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская

глаза белой запаской и промолвила: «Беда гонит нас, сыну, в белый свет. Деды наши так ходили, мы шли, и тебе приходится идти. Только и есть у нас радости, что солнце нам светит не за деньги. Оно одно доброе к нам. Верь, сыну, что оно светит нам на счастье. С этой верой легче тебе будет жить».

С той верой в солнце подался я тогда в белый свет из родительского дома. Голод и болезни, рожденные войнами, загнали мать в могилу, как и нашего отца и почти всю семью.

Я нашел здесь только их могилы.

И сейчас Юлина, как наша мать, тихо наплакавшись, вытерла запаской уголки глаз и не промолвила, а выдохнула:

— Плачу, Юрко, плачу: бедную мамку нашу вспомнила и тато — вижу их перед глазами, как умирали. Не дождались лучшего. Пойдем, брат, на их могилу. Как ту мне только что сказал, завтра уже идти тебе от меня дальше. Так понимаю, что первым на твоей дороге будет наше село, наша Кленица. И я с тобой туда пойду, брат, могилам родительским поклонюсь, твоего слова еще послушаю, чтобы яснее было мне видно, как надо жизнь строить. Может, та судьба, на которую надеялись наши родители, теперь и повернула к нам. Так будем же ее встречать.

— Юлина, сестра моя! За эти твои слова ты стала мне еще роднее. Как будто заговорила со мной вторая моя душа. Будем, сестра, преданы делу, которое доверили нам люди. Будем верить, что оно пустит росток на нашей земле. А из него должен родиться богатый, красный урожай, Юлина. Урожай того, о чем мы мечтали, за что беды терпели, за что проливаем свою кровь.

Вокруг нас высокой стеной темнели горы, а души наши светлели от надежд на счастье. И я рассказал Юлине про свою Улю, как у нас с нею началось, что нас разлучило. И про ее брата рассказал, как мы встретились с ним, где разошлись.

— Землями, землями родными должны сойтись, — подхватила мои слова Юлина. — А они разлучены, горы между ними, не хотят расступаться.

— Не расступаются, сестра. Да за то мы боремся, чтобы земли наши все были вместе, как когда-то, в стародавние времена. И не горы оторвать нас хотели друг от друга, а разные захребетники — свои и чужие, которые обжирались и обжираются нашей землей и нашим трудом. И не хотят они, сестра, сами выпускать нашу землицу из рук. Надо ее вырвать. Для того и должны иметь свою Красную Армию.

— Буду, брат, стараться, чтобы как можно больше народу отозвалось на твой клич. И сама бы пошла с тобой, если бы не дети.

— И здесь, Юлина, кто-то должен быть нашей правой рукой, нашей стражей, нашей властью.

— Очень, очень я хочу, Юрко, чтобы на отцовской земле мы построили новую хату. Так мне приятно было бы увидеть в ней Улю и чтобы я благословила вас на долгую счастливую жизнь.

Деревья высокие до неба не дорастают, горы не поднимаются, а наши с Юлиной мечты поднимались в тот апрельский вечер девятнадцатого года. Но враг не дремал, он подсматривал, подстерегал эти наши мечты.

Когда мы далеко уже были от школы и, перейдя холмик, спускались к ручью, чтобы перейти его и снова выйти наверх и пойти уже улицей к жилью Юлины, прозвучал выстрел, и не один. Юлина упала на мои руки в ту самую минуту, когда улыбнулась мне своей доброй материнской улыбкой.

— Юрко! Жизнь мою отдаю… — и не договорила.

X

Похоронили Юлину в Кленице, в нашем родном селе. Она хотела идти со мной сюда и поклониться родительским могилам, — в этом и была для меня как бы ее последняя воля, где ее похоронить.

Теперь люди склонили головы и над ее могилой. И когда я заворачивал в Улин платочек, подаренный мне Ларионом, горсть земли с сестриной могилы, три вести ворвались в ту — мою и народную — надмогильную печаль и тишину. Убит панский, а теперь кооперативный управляющий Зельман. Тело его только что нашли в ручье. Так получается, что смерть свою он заполучил ночью, а уже позднее под утро столкнули его в воду, потому что не видно, чтобы волна краснела свежей кровью.

Рана чернеет у Зельмана прямо на лбу. Значит, стоял перед расплатой лицом к лицу, а не целились в него сзади. А по дороге, что вела от центра к железной дороге, ковылял на деревяшке австрийский солдат с вещевым мешком и солдатским плащом на правой руке. А левой по самое плечо у него не было. Этот солдат, проходя мимо кладбища, увидел, что кого-то хоронят, и свернул сюда. И все тогда узнали в нем учителя Андрийка. Уж не он ли расплатился с Зельманом за давние обиды?

Но Андрийко, похоже, ковылял от поезда только сейчас, а тело Зельмана видели в ручье уже на рассвете.

Андрийко возвращался домой из итальянского плена, где пролежал долго в госпитале. И все поверили в это, потому что он не нес домой ни левой руки, ни левой ноги. И от Андрийко мы впервые услышали тревожную весть, что войско румынского короля в нескольких местах перешло уже Тису. Ой, что же с нами будет, как отпразднуем пасху? Если румыны за Тисой, то, наверно, и здесь захотят быть.

Но Андрийко привез и радостную весть, так что не отчаивайтесь, люди. Ведь фронт русской Красной Армии уже на линии — Каменец-Подольский, Проскуров и Подволочиск. Ведь Красная Армия Венгрии и советская Красная Армия уже договорились помогать одна другой. Говорят, что где-то в селе Палфалвы, недалеко от Сатмара, как будто бы сел один советский аэроплан, что летел к Бела Куну. Так пришлось ему, не стало у него горючего. И советские вояки, что вышли из машины, все это рассказывали тем, кто там близко был.

И Андрийко так сказал людям:

— Румыны идут, это верно, но еще неизвестно, пустят ли их сюда. И мы устраиваем свою Красную Армию. Она уже есть в Будапеште и собирается в Мукачев. И мы с вами — это мы. Люди, слушайте мои слова и разумейте! Должны мы и сами обороняться, постоять за себя и свою землю. Разве я говорил бы здесь с вами, если бы имел свои руки и ноги?

Узнав, что Зельмана убили, Андрийко промолвил:

— Какая-то праведная душа опередила меня. Разве этот лихой человек и панский пес добра хотел для революции? А видите, подсел уже к ее столу, чтобы стать тем, от кого все зависит. Не