Садовник (СИ) - Гавриленко Василий Дмитриевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, конечно. Провозглашение в конунги – это, наверное, такая же обыденность в Армии, как, скажем, зачистка. Лорд-мэру недосуг заниматься подобными пустяками… А что, если бы он все-таки появился на плацу? Просто так, поглазеть. Неужели я убил бы его? И что бы это дало? Христо, зачем ты послал меня сюда? Я уже ничего не понимаю…
-Р – равняйсь! – рявкнул седобородый офицер, как только из машины появился отец Никодим. – Пр-риветствие!
Тысяча глоток послушно:
-Вторая- Военная – База – салютует –тебе – отец!
Офицер протянул отцу Никодиму мегафон.
-Возьмите, ваш крест.
Глава ОСОБи кивнул и, поднеся мегафон к губам, крикнул:
-Слава Лорд-мэру!
-Слава, слава, слава!
-Мы собрались здесь, чтобы почтить заслуженной наградой доблесть нашего брата…
Усиленный динамиком голос отца Никодима разносил по плацу слова о подвиге, о самопожертвовании, о славе. При всем желании я не мог принимать эти слова на свой счет и с нетерпением ждал, когда он закончит свою речь.
-Я желал бы, чтоб каждый стрелок в минуту опасности, грозящей начальству…
Да, опасность действительно была. В виде «шишки» Варяга, жаждавшей проникнуть в святая святых сущности его креста…
-Вел себя так же, как стрелок Ахмат, которого, милостью и волей Лорд-мэра мы провозглашаем сегодня конунгом Армии Московской резервации!
Шеренги встретили заключительную фразу отца Никодима нестройным славословьем Лорд-мэру. Был также и свист, и неодобрительные выкрики: весть о выскочке, пребывающем в Армии без году неделя, а уже дослужившемся до конунга, как червь, сосет сердце и мозг.
-Держи, - отец Никодим вернул мегафон офицеру и обратился ко мне. – Не обращай внимания на свистунов – отребье, говножуи. Знает, падла, что никогда и до младшего офицера не дослужится, вот и свистит. Не обращай.
-Не обращаю, ваш крест.
Глава ОСОБи ухмыльнулся, обнажив ряд неестественно-ровных зубов, и сказал офицеру:
-Начинайте обряд.
Обряд? Что еще за обряд? Я-то думал - провозглашение состоялось…
Стрелки возбужденно загудели, когда два бойца вывели на плац человека. Женщина неопределенного возраста, руки связаны за спиной. В глазах – животный страх. Мне хватило одного не цепкого взгляда, чтобы понять – это житель Джунглей. Дикарь. Игрок. Охотник за Теплой Птицей.
Но для чего ее привели на плац? Смутно различая контуры обряда, я надеялся, что предчувствие обманет меня. Не обмануло.
В руке отца Никодима появился самурайский меч (не тот ли, которым был убит Борис?).
Женщина задергалась в путах, расширенными глазами глядя на приближающегося главу ОСОБи. Она не проронила ни слова – такая стойкая или эти ублюдки заблаговременно вырезали ей язык?
Под одобрительные крики стрелков отец Никодим вонзил меч в грудь жертве.
-Ахмат, подойди.
Я приблизился. Женщина была уже мертва, но правый глаз непостижимым образом жил, и время от времени описывал полукруг во ввалившейся глазнице.
-Видишь мой меч, - громко сказал отец Никодим, обращаясь не столько ко мне, сколько к стрелкам. – Это пробочка. Вынуть пробочку – польется вино.
Вино? Что нужно от меня этому сумасшедшему?
К нам подошел офицер. Ухмыльнувшись, он подмигнул мне, одновременно протягивая отцу Никодиму жестяную кружку.
Глава ОСОБи взял кружку и резко вырвал меч из груди женщины. Кровь хлынула из отверстия тонкой дымящейся струей. Отец Никодим поспешил подставить кружку под струю. Звук – точь-в-точь, как если наливаешь себе воды. Кровь лилась недолго, но ее хватило, чтобы наполнить кружку.
-Уберите.
Бойцы поволокли труп женщины прочь. Отец Никодим повернулся ко мне.
-Властью Лорд-мэра ты, стрелок Ахмат, наделяешься…
Он окунул палец в кровь и провел им по моему лицу – ото лба до подбородка, сверху – вниз.
-Правами и обязанностями конунга Армии Московской Резервации…
Снова – палец в кровь. Поперек щек, по носу, от уха до уха… У меня не было возможности посмотреть в зеркало, но, судя по всему, на моем лице после манипуляций отца Никодима вспыхнул кровавый крест…
-Верно служи Лорд-мэру, конунг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})-Служу Лорд-мэру! – отозвался я.
-Пей.
Отец Никодим протянул мне кружку. Едва теплая. Пить человеческую кровь? В Джунглях я много раз слышал о каннибалах и всегда содрогался от омерзения… Что делать, черт подери? Выплеснуть содержимое кружки в рожу «попугая» - и бежать.
Я представил: тысяча стволов нацеливается на бегущего человека и начиняет его свинцом. Некрасивое зрелище, но не оно образумило меня. Я, как и прежде, вспомнил Христо, вспомнил Марину, вспомнил Снегиря. Как там выразился отец Никодим – «польется вино»?
Это было отвращение, это была тошнота. Я пил отвращение и тошноту. Вкус крови…
Сдерживая позыв на рвоту, я протянул главе ОСОБи пустую кружку.
-Ну, ты даешь, - удивленно проговорил тот. – Достаточно было сделать небольшой глоток…
Что ж ты раньше не сказал, гнида?
Ни на кого не глядя, я вытер губы рукавом – на рукаве остался широкий черный след. Шеренги стрелков стали редеть: представление закончилось. В воздухе замельтешили крупные снежинки.
-Конунг, - отец Никодим хлопнул меня по плечу. – Теперь – к Рустаму. Надо отпраздновать твое провозглашение. Тушенки пожрем.
Слово «тушенка» прорвало плотину. Перегнувшись в три погибели, я блевал. Блевал долго и мучительно, гораздо мучительнее, чем при отравлении зеленкой. Лишь после того, как во рту у меня не осталась даже слюны, а желудок зазвенел пустотой, я распрямился.
-Полегчало? – заботливо осведомился глава ОСОБи.
-Угу.
-Ну что ж, тогда едем.
На плацу, кроме меня, отца Никодима и двух особистов не было уже ни души. Стрелки разбрелись по теплым баракам – есть тварку, пить зеленку и, конечно, трепаться по поводу сегодняшнего провозглашения. Пусть треплются, говножуи.
В машине было тихо. Отец Никодим достал из кармана янтарные четки и задумчиво перебирал их, глядя на проплывающую за окном Вторую Военную Базу.
Взглянул на меня, щелкнул четками и, подбросив их на ладони, спрятал обратно в карман.
-Ахмат, давно хотел спросить у вашего брата, каково это - быть конунгом?
-Ваш крест, ведь вы знаете, что я лишь двадцать минут, как конунг.
-Да я не об этом, - досадливо отмахнулся отец Никодим. – Что ты чувствуешь? Эйфорию, мандраж?
Что я чувствую? Чувствую, что по уши в дерьме - вот что чувствую.
-Пожалуй, эйфорию. Легкую.
Отец Никодим засмеялся.
-Легкая эйфория – это прекрасно. Это что-то из чувственного арсенала бывших… Ты ведь знаешь о существовании бывших, Ахмат?
Странный, если не глупый, вопрос. Как можно не знать о бывших, если все кругом говорит о них?
-Знаю, ваш крест.
-Так вот, - глава ОСОБи потянулся, достав длинными ногами чуть ли не до спины шофера. – Я в свое время весьма увлекался бывшими, их, так сказать, культурой. Ты не поверишь, но легкой эйфории в этой культуре уделялось значительное место. Впрочем, бывшие предпочитали использовать термин «любовь» … Выходит, ты чувствуешь любовь, Ахмат.
Сидящий, как истукан, особист вдруг прыснул со смеху. Спина шофера пришла в движение. Отец Никодим, скаля зубы, хлопнул меня по плечу:
- Ну и рожа у тебя – камень! Ведь это шутка, Ахмат, всего лишь шутка. Я засмеялся через силу. Шутка?! Мне почудилось, что глава ОСОБи знает про меня и Марину…
-Ты спрашиваешь, куда мы едем? – вспомнил отец Никодим. – А мы уже приехали…
Перед нами - одноэтажное здание из серого кирпича с шиферной крышей и заколоченными окнами.
Внутри пахло табаком и зеленкой. За грубо сколоченными столами – люди. Шум жующих челюстей, стук кружек о дерево, разговоры, крики, смех. На нас – ноль внимания. По бетонным ступенькам мы спустились на заплеванный пол.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Только сейчас нас, наконец, заметили. Крики и смех смолкли. Глаза, глаза, глаза… Как я не плавлюсь под этими взглядами?
-Отец здесь, - словно шелест осенних листьев.