Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

А в зале, которую называли Зеленой гостиной, уныло тренькало пианино. Зарешеченные окна гостиной, прикрытые трепетавшими на ветру легкими муслиновыми занавесками, выходили во внутренний дворик. От лившихся оттуда грохота оргии и света стены гостиной, казалось, раздвинулись и часто мигали яркими бликами. «Слепой Сыч» — таково было шутливое прозвище тапера — барабанил по мертвенно-белым клавишам, аккомпанируя чахлой певичке, некрасивой, унылой девице из местного приюта. Приклеившись к решетке окна, оплакивали свою злую картежную судьбу две куклы-мулатки. Темная глина их лиц умягчалась изяществом и раскраской их черного дерева головок, причудливо убранных высокими гребнями и перьями и напоминавших восточную миниатюру, выдержанную в зеленовато-коричневых тонах. Слепой Сыч тренькал на пианино, которое днем, подобно сове, дремало под чехлом из черной фланели. Девушка пела, теребя шнуровку убогого своего корсажа; лицо ее было неподвижно, словно сковано смертью, и на груди скорбно мерцал медный подносик для сбора пожертвований:

Пощади меня, надежда!Ты в моих всечасно думах,Непорочной страсти пламя!

Мертвенный голос в мертвенном освещении пустынной залы взвивался на невероятную высоту:

Непорочной страсти пламя!

Несколько парочек кружились во дворе, увлекаемые ритмом песни. В тесном объятии проплывали они в ленивой истоме перед решетками окон. Полковник, напившись в стельку, сучил одну и ту же струну, подтягивая дрожащим голосом:

Пощади меня, надежда!

Ветром вздувается зеленая атласная занавеска, отделяющая нишу от остальной части гостиной. В глубине ниши зеркало, в котором отражается пышное ложе любви. По временам оно качается в мигании лампадных светильников. Лупита вздыхает:

— Не приведи господь, какой тяжкий сон мне приснился! Ух, как трещит голова!

Шарлатан поспешил ее успокоить:

— Еще немного — и все пройдет.

— Скорее черепаха взовьется соколом, чем я еще раз дам себя усыпить!

Чтобы переменить разговор, доктор Поляк с шутовской церемонностью льстит дайфе:

— Вы представляете собой любопытнейший случай метампсихоза. Со всей ответственностью могу гарантировать вам контракт с одним из берлинских театров. Наш номер пользовался бы гигантским успехом. Проведенный сейчас опыт представляет совершенно исключительный интерес!

Дайфа до боли сдавила себе виски, вонзив сверкающие каменьями пальцы в иссиня-черные пряди волос:

— Теперь я всю ночь не избавлюсь от проклятой мигрени!

— Выпейте чашечку кофе — и мигрень как рукой… А если капнуть туда еще чуточку сильно тонизирующего эфира, то можно будет хоть сейчас поставить еще один опыт.

— Хватит и первого!

— А разве вам не хотелось бы выступать перед публикой? При умелом руководстве вы очень скоро приобретете достаточное имя, чтобы выступать даже в Нью-Йорке. Я гарантирую вам приличный процент от сбора. Менее чем через год вы сможете получить аттестаты самых известных европейских академий. Полковник рассказывал мне об одном случае с вами — пусть очень давнем, — который представляет весьма крупный научный интерес… Случай, действительно, очень давний! И вы должны непременно посвятить себя науке, работать с людьми, проникшими в тайны магнетизма.

— Да никогда в жизни… даже за самый тугой кошелек! Чтобы подохнуть во время опыта? Да пропади все пропадом!..

— Если подходить научно, то тут нет никакого риска.

— А говорят, что блондинка, с которой вы прежде работали, умерла прямо на сцене?

— И что меня посадили за это в тюрьму? Очевидная чепуха. Как видите, я на свободе.

— А может, вы подпилили тюремную решетку?

— Вы полагаете, что я и это могу?

— А разве вы не колдун?

— Изучение магнетических эффектов не может рассматриваться как колдовство. Ну как, прошла голова?

— Кажется, проходит.

Из коридора донесся голос хозяйки:

— Лупита, к тебе гости.

— Кто там?

— Твой дружок. Поторопись!

— Бегу! Когда бы я не так нуждалась, я бы провела эту ночь в молитвах по усопшим праведницам.

— Лупита, подумай, какой успех ты могла бы иметь на сцене!

— Черт с ним, с успехом, я очень боюсь!

Шурша юбками, она выскользнула из гостиной, а вслед за ней и доктор Поляк. Бродячий маг, державший на ярмарке балаган, был всегда желанным гостем в публичном доме Кукарачиты.

Книга вторая

Поминальные лампады

Надрывается глашатай,О грехах его крича,Он же бранью площадноюОсыпает палачаИ распятию святомуДулю кажет, хохоча.

В Зеленой гостиной, освещенной масляными светильниками и свечами, укрепленными на небольшом алтаре, тихо переговаривались двое заматерелых грешников. До их слуха доносился романс, исполняемый под гитару. На алтаре перешептывались огненные бабочки масляных светильников, на подушке — любовная парочка.

Шептала дайфа:

— Скверный он человек!

Ее напарник:

— Безбожник!

— Нынешней ночью этот романс о жертвах и палачах кажется мне мрачнее катафалка.

— Так уж заведено: жизнь весела, смерть печальна!

— Типун тебе на язык! Да не каркай ты, как ворон! Скажи лучше, Вегильяс, вот когда наступит твой смертный час, ты исповедуешься, как положено доброму христианину?

— Конечно! Я ведь не отрицаю существование души!

— Начито, мы с тобой дух и материя разом, не правда ли? Тебя не должен смущать вид моей плоти… Ведь я при всем том самый что ни на есть романтик! Не была бы я такой нищей, я б непременно праздновала этот день. Но я кругом в долгу у хозяйки. Можешь ли ты назвать хоть одного человека, у которого не было бы близких покойников? Разве кого из приютских, да и то потому только, что они не знают своих родных. Праздник этот следовало бы чтить больше других. Ведь с ним связано столько воспоминаний! Вот была б у тебя романтическая душа, ты бы мигом заугрызался совестью, уплатил бы мне должное и ушел восвояси.

— А если бы я ушел, не заплатив?

— Один черт. Деньги для меня ерунда… Я романтик… Я же тебе сказала, что, когда бы не долг хозяйке…

— Хочешь, чтобы я кредитовал тебя?

— А пояснее выразиться не можешь?

— Хочешь, чтобы я уплатил твой долг?

— Не строй из меня дурочку, Начито.

— Ты ей много должна?

— Тридцать золотых! Пятнадцать я ей вернула еще в майский праздник, но эта стерва уверяет, будто ничего с меня не получала. Уплати мой долг и возьми меня на содержание! Преданнее рабыни не найдешь!

— Уж не принимаешь ли ты меня за рабовладельца?

Уставясь на блеск фальшивых своих перстней, дайфа задумалась, что-то вспоминая. Крашеные ее губы прошептали:

— Когда-то у нас уже был с тобой такой разговор… Помнишь, Вегильяс? Слово в слово.

И, не услышав ответа, несчастная грешница ушла в себя и, словно оцепенев, тупо уставилась на стекляшки своих дешевых колец.

Доносились приглушенные звуки гитары, пение, взрывы смеха, шарканье туфель и хлопки в ладоши, которыми сопровождали свой танец веселящиеся девицы. Слышались крики, беготня, хлопанье дверей. Потом тяжелые хрипы и звук шагов в коридоре. Стук в дверь и голос Тарасены:

— Дверь на задвижку! Сюда ломится Домисьяно со своими песнями! Скорее на задвижку! Он мечется по комнатам и скандалит.

Все еще погруженная в созерцание призрачного богатства на пальцах своих рук, Лупита Романтик вздохнула:

— А вот Домисьяно относится к жизни так, как она того заслуживает!

— Посмотрим, что он скажет, когда наступит пробуждение!

— Боже! Да разве мы не говорили об этом минуту назад, когда ты сам предсказал полковнику ла Гандара скверный конец?

Вегильяс вскричал:

— Никогда я не выдавал тебе этого секрета!

— Неужто мне примерещилось? Уж верно, нечистый принял тогда твое обличье, Начито!

— Ты ошиблась, Лупита, тебе показалось.

Пение, звон гитары, возгласы и хлопки в ладоши в коридоре приближались. На мотив песни, популярной у жителей равнин, гуляка выводил:

Уважаемый Вегильяс,Брось ласкать свою красотку,Отдохни да за усопшихПропусти стакан в охотку.

— Господи! Да ведь эту самую песню мы уже слышали с тобой однажды, когда вот так же, как сегодня, валялись в постели!

Истерично — видимо, от душившего его страха — хохотнув, Начо Вегильяс шлепнул свою подругу по заду:

— Лупита, это нарочно для тебя поется… чтобы выбить дурь, которую ты забрала себе в голову!