Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

— Свиделись. Он только что мне рассказывал.

— Если у вас, полковник, больше нет ничего срочного, то давайте прервемся. Хотелось бы узнать подробности встречи дона Селеса с испанским посланником. Попросите его ко мне и останьтесь сами.

Поглядывая на кабинет тирана, почтенный дон Селес Галиндо мял в руках шляпу и нервно поигрывал тростью. В расфуфыренности его округлой смешной фигурки, терявшейся в глубине скупо освещенной громадной приемной, было что-то от тщеславной озабоченности комика, дожидающегося за кулисами своего выхода. Когда в дверях появился кого-то высматривавший полковник-лисенсиат, дон Селестино, дабы привлечь к себе внимание, помахал ему тростью и шляпой. Он предчувствовал приближение своего часа и потому смотрел гоголем, сознавая ответственность выпавшей ему роли. Возвысив голос и по-свойски подмигнув другим присутствующим, полковник-лисенсиат нарочито торжественно выкрикнул:

— Не угодно ли будет господину Селесу проследовать в кабинет?

Дон Селес вошел. Тиран встретил его с обычной своей церемонностью:

— Весьма сожалею, что заставил вас ждать, и нижайше прошу принять самые искренние мои извинения. Не истолкуйте это отсутствием интереса к вашему сообщению. Виделись вы с посланником? Говорили с ним?

Дон Селес с досадой поморщился:

— Я видел Беникарлеса. Мы обсудили возможную политику, которой должна придерживаться родина-мать в отношении здешней республики. К сожалению, во мнениях мы разошлись окончательно.

Мумия церемонно заметила:

— Весьма сожалею. В особенности же мне было бы прискорбно, если бы во всем этом была частица моей вины.

Дон Селес скривил рот и закатил глаза, что, по-видимому, должно было означать: «Не волнуйтесь, какие пустяки!»

— Чтобы укрепить свою позицию, я переговорил с некоторыми видными представителями нашей колонии.

— Расскажите мне о его превосходительстве полномочном министре Испании. Какие дипломатические обязательства он принял на себя? Чем вызвано его противодействие интересам здешних испанских переселенцев? Неужели он не понимает, что победа индейцев означала бы конец для испанских колонистов? В этом случае помещикам пришлось бы столкнуться здесь с теми же аграрными проблемами, которые стоят у них на родине и которые их правители не в состоянии разрешить.

Дон Селес грубо польстил:

— Беникарлес не относится к той категории людей, которые видят вещи с такой ясностью и дальновидностью!

— А как он аргументирует свою точку зрения, хотелось бы знать?

— Аргументов он не приводит.

— Так на чем же он основывает свое мнение?

— Ни на чем.

— Да ведь хоть что-то он говорил вам?

— С его точки зрения, нужно ни в чем не отступать от позиции, занятой дипломатическим корпусом. Я приводил ему всевозможные доводы и в конце концов сказал, что он рискует вовлечь себя в серьезный конфликт с испанской колонией… Что он рискует своей карьерой, наконец. Впустую! Мои слова наталкивались на стену равнодушия. Его занимала только его собачка! Я был в ярости!

Тиран Бандерас перебил его нарочито церемонным тоном:

— Дон Селес, вам придется преодолеть отвращение и еще раз отправиться к господину министру. Твердо стойте на прежних позициях, присовокупив, однако, некоторые дополнительные доводы, и, быть может, вам удастся отвратить его от пагубного влияния британского посланника. У господина инспектора полиции имеются сведения о том, что причиной нынешних наших трудностей является заговор лондонского евангелического общества. Не так ли, инспектор?

— Именно так, ваше превосходительство! Гуманность, к которой взывают воинствующие английские пуритане, не более чем простая игра слов, дымовая завеса. Чтобы прибрать к рукам финансы и угольную промышленность, они прибегают к Библии.

В знак согласия дон Селес кивнул головой:

— Именно так! Я тоже…

Неуклюже склонившись к своему собеседнику, мумия, не дослушав ответа, продолжала внушать:

— Испанец, достойный этого имени, не может оставаться в стороне, когда речь идет о дружественных отношениях между нашей республикой и испанской прародиной. Есть тут, правда, еще одна гнусненькая история. Впрочем, суть дела изложит господин инспектор.

Инспектор полиции, скосив с мрачной насмешливостью глаз, сказал дон Селесу:

— Так называемые принципы гуманности, к которым взывает дипломатический корпус, не должны возобладать над животрепещущими требованиями момента.

Мумия процедила сквозь зубы:

— Да и пора понять наконец, что интересы переселившихся сюда испанцев противоречат этим дурацким принципам. Стало быть, послать к черту принципы! У обосновавшихся здесь испанцев интересы в корне другие. И пусть господин министр зарубит это себе на носу. Пусть поднатужится! А коли он будет упорствовать слишком, то намекните ему, что в полицейских архивах имеется некий документик, в котором рассказывается о самых настоящих римских оргиях, и в частности об одном случае, когда некий извращенный парнишка изображал там роды. Предоставляю слово инспектору полиции.

Дон Селес потупился. Полковник-лисенсиат съязвил:

— А повитухой был испанский полномочный министр.

Дон Селес простонал:

— Не нахожу слов…

Тиран Бандерас скорчил презрительную гримасу:

— Случается, что Испанию порой представляют совершеннейшие подонки.

Дон Селес вздохнул:

— Я поговорю с бароном.

— Поговорите и дайте ему понять, что репутация его в наших руках. Полагаю, что посланник взвесит свои поступки. А заодно передайте ему сердечнейший привет от генерала Бандераса.

Тиран сделал легкий кивок — на какие только способны деревянные истуканы — и на прощание сказал:

— Дипломаты обожают всякие проволочки, и потому ясно, что проку от первого заседания не будет никакого. Посмотрим, что принесет нам завтрашний день. Республика может погибнуть от междоусобиц, но никогда не согласится на иноземный диктат.

Тиран Бандерас вышел на галерею и, склонившись над походным столиком, стоя начал подписывать стремительным росчерком приказы и приговоры, которые секретарь трибунала лисенсиат Каррильо извлекал из папки и подсовывал хозяину. Белые стены были размалеваны страхолюдными изображениями пыток, адских мучений, погребений и зеленых чертей. Подписав последнюю бумагу, тиран с нарочитой внятностью заговорил. Огромную индейскую пасть его искривила скорбная зеленая гримаса:

— Чав-чав! Милейший лисенсиат, у нас есть некоторый должок перед старой маркитанткой Седьмого легкокавалерийского. Чтобы оказать ей должное, правосудию следует примерно проучить одного доблестного военачальничка за учиненный им дебош. И это одного из наиболее уважаемых моих друзей! Скажу больше — моего приятеля полковника Домисьяно де ла Гандара! Если я прикажу высечь этого разбойника, то он, и без того заигрывающий с повстанцами, мигом переметнется к ним и будет на всех перекрестках обзывать меня деспотом. А не защитить старуху, отказаться от слова, которое я ей дал, значило бы запятнать себя. Что бы вы посоветовали, лисенсиат?

— Это гордиев узел, хозяин.

Тиран Бандерас, все с той же зеленой гримасой, обратился к толпе прихлебателей:

— Друзья, прошу не расходиться. Останьтесь и выскажите свое суждение. Вы поняли, о чем я говорил с господином лисенсиатом? Вы все хорошо знаете моего приятеля. Отличный парень, и мы все его высоко ценим! Но высечь его как дебошира — значило бы разъярить его и толкнуть в объятия революционеров. Наказать и оставить на свободе? Он будет мстить. Должен ли тиран Бандерас — как именует меня презренная чернь — быть в этом случае великодушным или он должен быть осторожным? Подумайте, друзья, ваше мнение мне чрезвычайно ценно. Создайте трибунал и решите дело по совести.

Раздвинув состоящую из трех колен подзорную трубу, тиран прислонился к арке, за которой расстилался сад, и погрузился в созерцание звездного неба.

Прихлебатели собрались в кружок в другом конце галереи, чтобы «решить по совести» тот вопрос, который тиран Бандерас бросил им, как бросают собакам кость. Лисенсиат Каррильо с хитрой ухмылкой судейской лисы задает вопрос:

— Интересно, что думает по этому поводу сам хозяин?

Лисенсиат Начо Вегильяс разевает рот, таращит глаза и вместо ответа квакает:

— Ква-ква!

Майор Абилио дель Валье, пощипывая козлиную бородку, с презрением смотрит на него.

— На этой струне сейчас не сыграешь!

— Придется поломать голову, майор!

Лисенсиат Каррильо гнул свое:

— Хорошо бы угадать мнение хозяина и высказаться соответственно.

Начо Вегильяс, продолжая паясничать:

— Ква-ква! Буду следовать вашим озарениям, милый мой лисенсиатик.