На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

нему, генерал-майору Потапову, в III отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, завтра, 16-го числа, в два часа пополудни».

Николай Гаврилович и Ольга Сократовна мрачны, вызов не сулит ничего хорошего. Ольга Сократовна высказывает предположение, что, быть может, это для объяснений по поводу того случая с офицером.

26

Чернышевский у генерала Потапова. Ольга Сократовна была права: формальным предлогом для вызова послужило происшествие на Литейном. Потапов, подводя итог беседе, говорит, что если Николай Гаврилович желает, то улана заставят извиниться перед ним и его супругой.

– Ну, это будет очень тяжело для офицера, – говорит Николай Гаврилович. – Для его самолюбия. Не надо, Бог с ним.

– Я и сам полагаю, что уж очень это тяжело, – соглашается Потапов. – Тем более что он и не знал, что это ваша супруга… А я, – продолжает Потапов, – был чрезвычайно рад познакомиться с вами. Я всегда с превеликим удовольствием читаю ваши статьи, надеюсь, что после возобновления печатания «Современника» еще не раз буду иметь это удовольствие.

– Простите, ваше высокопревосходительство, – говорит Чернышевский, – я хотел бы в заключение нашей беседы задать вам вопрос. Не имеет ли правительство каких-нибудь подозрений против меня и могу ли я уехать сейчас в Саратов, так как в Петербурге ввиду закрытия «Современника» мне делать нечего?

– Заверяю вас, Николай Гаврилович, – отвечает Потапов, – что правительство против вас ничего не имеет и ни в чем вас не подозревает.

27

Квартира Чернышевского. У него несколько человек. Явно занимаются делом, кто-то приходит, кто-то уходит. Но речей их не слышно, сцена идет под доклад филера, он на противоположной стороне улицы изображает подгулявшего солдата или что-то в этом роде.

– С 13 июня по настоящее число у Чернышевского были из прежних лиц: Серно-Соловьевич – 6 раз, студент Николай Утин – 5 раз, Антонович – 11 раз, Боков – 10 раз, Некрасов – 8 раз, студент-кавказец Гогоберидзе – 8 раз, Иван Павлов, рассыльный – 6 раз, Иван Иванов, писарь – 5 раз; были еще некто Кононосевич – 3 раза, какой-то Кривошеев – один раз; были еще какой-то адъютант и наборщик из типографии Вульфа, с которым Чернышевский и ездил куда-то.

Вчерашнего числа, когда горел Толкучий рынок, у Чернышевского было очень много лиц, в том числе Елисеев, Воронов, Утин, Антонович и два экстерна Константиновского военного училища…

Денщик офицера Рачкова, родственника жены Чернышевского, живущего у них на квартире, при всей скрытности своей, проговорился, однако, что у Чернышевского секреты со всеми приходящими и что они постоянно говорят шепотом, двери заперты, при приходе кого-либо разговор прерывается. Прислуга теряется в догадках и подозревает что-то недоброе, но, наверное, ничего не знает.

К дому Чернышевского приближаются двое – полковник Раке-ев и пристав Мадьянов. Стучат в двери, входят, полковник Ракеев представляется. Мадьянова, пристава, Николай Гаврилович знает.

– Господин Чернышевский, – объявляет Ракеев, – мне необходимо поговорить с вами наедине.

– Что ж, пройдемте в мой кабинет, – говорит Чернышевский и с порога улыбается своим друзьям. – Господа, я думаю, это ненадолго.

Конец 1-й серии

Здесь сценарий обрывается.

1985

Опубликовано: Волга – XXI век. Саратов. 2015.

№ 3–4. С. 135–164.

Ленин как анти-Чернышевский

Эссе

Вистории культуры существуют «странные сближения», если воспользоваться выражением Пушкина. Сближения, которые с десятилетиями приобретают характер почти мифологический, то есть не требующий анализа и рассуждения. Ведь то, что дано в мифе, большинство принимает без рассуждения. Вместе с тем, миф в момент своего рождения был вызван определенными историко-культурными причинами, которые ученый обязан понять. И если получится, то заменить миф рациональным знанием.

Ленин в Горках. 1923 год. Одна из последних прижизненных фотографий В.И. Ленина

В данном случае речь об идее разумного эгоизма, рожденной, как мы знаем, не Чернышевским, известной еще со времен Спинозы и Гельвеция, повторенной в новой огласовке Фейербахом, английскими утилитаристами, но в России активно проповеданной и исповеданной все же именно Чернышевским и связанной с его именем. Сама идея тоже заслуживает рассмотрения, но еще интереснее с точки зрения культурного феномена, что многие политически ориентированные авторы (как антисоветские, так и просоветские) ведут позицию ленинской безнравственной этики именно от Чернышевского. Это прозвучало в легенде, идущей от Валентинова, о невероятном влиянии Чернышевского на Ленина. В таком объеме об этом влиянии никто и нигде больше Валентинова не рассказывал. Причем главный аргумент и опора этого утверждения – ссылка на пресловутом «Письме из провинции» с призывом звать Русь к топору[18]. Артикулировал принадлежность Чернышевскому этого письма в 1928 г. Луначарский. Большевики искали предшественников в отечестве. Политический каторжанин Чернышевский очень подходил для такой цели. Хотя современники ясно видели авторство этого письма: круг Герцена. Сегодня почти с уверенностью указывают и конкретного человека – Огарева.

Но Чернышевский был звездой оппозиции. Его имя могло окормить новых революционеров. Как писал Бердяев: «Необходимо отметить нравственный характер Чернышевского. Такие люди составляют нравственный капитал, которым впоследствии будут пользоваться менее достойные люди. По личным нравственным качествам это был не только один из лучших русских людей, но и человек, близкий к святости. Да, этот материалист и утилитарист, этот идеолог русского «нигилизма» был почти святой. Когда жандармы везли его в Сибирь, на каторгу, то они говорили: нам поручено везти преступника, а мы везем святого»[19].

Поразительно, что Ленин свою книгу «Что делать?» о создании полностью подчиненной вождю организации революционеров называет так же, как роман Чернышевского[20], в котором утверждалось отсутствие всякой централизации и свободы личности в артели. Вера Павловна, устраивая свою мастерскую, говорила работницам:

«Надобно вам сказать, что я без вас ничего нового не стану заводить. Только то и будет новое, чего вы сами захотите. Умные люди говорят, что только то и выходит хорошо, что люди сами захотят делать. И я так думаю. <…> Без вашего желания ничего не будет»[21]. Люди с ясным взглядом, не ангажированные теми или иными политическими группами, это ясно видели. «Надо ли доказывать, – писал Степун, – что следов бакунинской страсти к разрушению и фашистских теорий Ткачева и Нечаева можно искать только в программе и тактике большевизма»[22]. Что касается Чернышевского, то о нем он тоже произнес достаточно внятно: «Чернышевскому было ясно, что все преждевременно, что взят совершенно бессмысленный темп»[23]. Но, повторяю, прикосновение к Чернышевскому, как мученику царизма, было значимо для тех, кто готовил революцию против самодержавия.

При этом поразительная логика у обвинителей Чернышевского в революционности. С одной стороны, они признают, что дело было инспирировано охранкой: «При разборе его дела в следственную комиссию и судивший его Сенат поступили две записки с характеристикой литературной деятельности Чернышевского, составленные по заказу III отделения (охранка). В одной из них, написанной поэтом и переводчиком В.Д. Костомаровым, предавшим Чернышевского, весьма подробно доказывается, что издающиеся подпольные прокламации в громадной степени инспирируются