Во имя жизни - Хосе Гарсия Вилья

Из одиннадцати ножевых ран, полученных доном Амбросио Вентурой, три были нанесены в сердце. Пиджак почти весь оказался пропитан кровью, но желтый цветок, прикрепленный к лацкану, не смялся и не завял. Глаза дона Вентуры были открыты. От ужаса, гнева или страха смерти — как знать! Рот был тоже полуоткрыт. Руки сжаты в кулаки. Я заметил, что, видимо, из-за сильной боли он обмочил свои дорогие синие брюки. Смерть, настигшая дона Амбросио Вентуру, лишила его не только признаков высокого положения, но и человеческого достоинства. Я не мог удержаться от сравнения лежавшего передо мной трупа с оскверненным знаменем.

Случай был серьезный. Не каждый день убивают политических деятелей, особенно таких, как дон Амбросио Вентура. Ни для кого не секрет, что дело об убийстве депутата важнее, чем карманная кража. Поэтому я был уверен, что смерть дона Вентуры будет ежедневно занимать первые страницы газет по крайней мере в течение нескольких недель, а нам придется без отдыха работать, чтобы раскрыть мотивы преступления. Но даже я, будучи опытным следователем полиции, если и мог что-то предполагать в тот момент, так только, в каком направлении удалилась душа дона Амбросио Вентуры.

Впрочем, дело обстояло не так уж плохо. Во-первых, в моем распоряжении было оружие, примененное во время преступления. Во-вторых, имелось много свидетелей убийства дона Вентуры, которые могли опознать убийцу. В-третьих, был задержан и сам преступник. Я не сомневался, что его приговорят не менее чем к пожизненному заключению, где он и сгниет. А может быть, его ждет даже смертная казнь.

Тем не менее моя задача еще не была решена. Мне пока не удавалось раскрыть мотивы преступления. Некоторые мои товарищи были почти уверены, что преступник обычный псих, который время от времени впадает в невменяемое состояние. Ну действительно, кому может прийти в голову убить депутата? Они подтверждали свою теорию тем, что на все вопросы преступник в ответ произносил лишь одно слово: «Справедливость», а потом опускал голову и замолкал, и больше от него ничего нельзя было добиться.

Эта теория была соблазнительной, но уж слишком простой и удобной для всех. Ведь даже если предположить, что убийца сумасшедший, оставалось еще много неясного. Почему он, скажем, убивал других, вместо того, чтобы покончить с собой? И если действительно у него был приступ буйного помешательства, почему он не убил первого попавшегося ему водителя или продавца? Почему избрал своей жертвой дона Вентуру? Что толкнуло его на совершение преступления? Как видите, эта теория объясняет далеко не все.

Некоторые утверждали, что преступник находился в состоянии амока. Эта теория, похожая на предыдущую, тоже чрезвычайно привлекательна, но опять же не подходит к этому случаю. Прежде всего человек, впавший в амок, совершает преступление непреднамеренно, в состоянии аффекта. Из-за какой-нибудь мелочи в нем вдруг вспыхивает ярость, он хватается за любое оружие и убивает свою жертву. Убийца же дона Амбросио Вентуры вел себя совсем не так. Всем должно быть ясно, что совершенное им преступление было тщательно продуманным и заранее подготовленным. Разве преступник не оделся в униформу официанта и разве не стремился он пронзить ножом дона Вентуру прямо на глазах огромной толпы в холле? Да, действительно, были и другие раненые, но они пострадали только из-за того, что пытались задержать преступника.

Эти теории очень удобны, поэтому органы юстиции постоянно их используют для объяснения преступлений, мотивы которых трудно раскрыть. А люди принимают такое объяснение на веру, и это вполне устраивает власти. Я приведу пример. Президент США Мак-Кинли был убит неизвестным преступником. Суд объявил, что президента убил сумасшедший, и все удовлетворились таким объяснением. Авраам Линкольн и Джеймс Гарфилд — еще два гражданина Соединенных Штатов, которые были убиты, когда занимали высший пост в стране. Как утверждает американская полиция, три их президента были убиты преступниками, у которых «в голове ослабли шурупы». Люди поверили в такое объяснение, и как будто без особых разговоров, подозрений и сомнений. Власти заявляют, что эти преступники были слишком обидчивы. А разве им не на что обижаться в своей стране? Если же не согласиться с этой теорией, то такие убийства следует рассматривать как серьезную проблему Соединенных Штатов. Иначе получается, что судьбу одного из самых больших и сильных государств мира во многом решают сумасшедшие. Или что в США слишком много ненормальных. Почему? На этот вопрос ответа никто не дает. Такого рода сведения держатся в тайне. Лично я считаю, что власти закрывают глаза перед зеркалом, в котором отражается правда.

Каждое преступление имеет свои мотивы. Что-то должно нажать на курок в сознании человека, чтобы он смог лишить жизни себе подобного. И совершенно несущественно, является ли он психом, поклоняющимся луне, или ответственным чиновником муниципалитета, который подписывает важные бумаги. Чтобы он задумал невозможное, мотив должен укрепить его дух, отравить сердце и вложить в голову ужасающе соблазнительную мысль — познать вкус убийства. Человек будет долго колебаться, одну, две или три сотни раз отвергать эту мысль, пока, наконец, решится испытать свою злосчастную судьбу.

Если моя теория правильна, оправдается и мой метод.

Даже из камня можно выжать кровь. Я сразу же заключил преступника в камеру-одиночку, в одну из наших особых камер для «почетных гостей». В длину и ширину она всего два метра, а в высоту — около двенадцати. В ней нет ни окна, ни скамьи и вообще ничего, что могло бы дать хоть какие-нибудь удобства. Стены бетонные, а дверь и крыша из двойных листов железа. Солнце проникает только через щели в крыше, которые не толще волоса. В полдень в камере как в печке, а ночью — как в могиле. К тому же она никогда не проветривается.

Преступник промучился в ней два дня. Каждые четыре часа к нему приходили два моих человека и задавали несколько обычных вопросов о его имени, месте жительства и о причине, толкнувшей его на убийство. Он на них никак не реагировал и ничего не говорил. Тогда его стали бить. Ударили несколько раз, и он закричал или, скорее, завыл свое: «Справедливость». Таков мой метод, так я добиваюсь признания. При этом мои люди били его по лицу и телу кулаками и ногами.

Потом я сам зашел к нему в камеру и объяснил, что он все равно все мне расскажет. Он отказывался принимать еду и воду, но я дал ему понять, что в камере ему может посочувствовать только таракан. А я могу и подождать, сидя в комнате напротив. Я выразил надежду, что он не будет оттягивать нашу беседу.

На третий день я решил вызвать преступника к себе на допрос. Я пришел в тюрьму пораньше, часов в шесть. Был май, праздник святого Исидоро Лабрадорского, которого в провинциях, прилегающих к Маниле, почитают покровителем крестьян. Деревень пятьдесят отмечают день его рождения. Я приказал разбудить убийцу дона Амбросио Вентуры. Сонный, он вошел в мою комнату в сопровождении двух полицейских, явно недовольных столь ранней работой. Лицо преступника, выражавшее удивление и муку, оказалось изуродованным так, что на него было страшно смотреть. Я вежливо пригласил допрашиваемого сесть на свободный стул. Он избегал моего взгляда, но с удовольствием принял приглашение и постарался устроиться на стуле как можно удобнее, а затем опять уставился в пол. Я предложил ему сигарету и дал прикурить. Но от первой же затяжки он поперхнулся и зашелся в сильном кашле.

В одно из окон комнаты заглянули первые лучи солнца. Преступник бросил туда взгляд зверя, напуганного появлением света в пещере. Он долго глядел на восход, и я почувствовал, что смятение постепенно покидает его душу. Пришел доктор, которого я вызвал для осмотра убийцы. Мои ожидания подтвердились. Полицейские умело поработали над ним — у него не было ни переломов, ни других серьезных повреждений. Доктор сказал, что преступник может даже дробить камни, и я подмигнул ему. Врач не дал никаких лекарств или рекомендаций, потому что знал: мне надо, чтобы раны преступника не переставали ныть, а ссадины и синяки — гореть.

Прошло несколько минут, и он все глазел в окно. Теперь он глубоко затягивался сигаретой. Я начал понемногу ощущать голод, но вспомнил, что мой пленник не ел уже два дня, и чувство голода прошло. Я приступил к допросу, начав его с доверительной беседы.

— Мои друзья полицейские считают тебя сумасшедшим. Я так не думаю и поэтому предложил им пари. По-моему, сумасшедшего, как бы его ни мучили, не заставишь заговорить, а нормальному человеку боль непременно развяжет язык. Я сказал им, что сумею тебя разговорить, и поспорил на свой новый «люгер», сделанный в Германии. Я очень люблю этот пистолет, и имей в виду, что мой «люгер» сорок пятого калибра мне дороже твоей жизни.

Он молчал. Тогда я продолжил: