Меченосцы - Генрик Сенкевич

— Могу ли я идти на верную гибель?

— Если твоя гибель послужит к славе ордена, то ты обязан. Но нет. Гибель тебя не ждет. Они не причиняют вреда гостям: разве только, если кто-нибудь захочет вызвать тебя на поединок, как сделал тот молодой рыцарь, который вызвал нас всех… Он, а может быть кто-нибудь другой, но ведь это не страшно…

— Дай бог, чтобы так, но меня могут схватить и бросить в подземелье.

— Этого они не сделают. Помни, что существует письмо Юранда к князю, а кроме того, ты поедешь с жалобою на Юранда. Ты расскажешь, что сделал он в Щитно, и они должны поверить тебе… Итак, мы первые дали ему знать, что есть какая-то девушка, первые пригласили его приехать и посмотреть ее, а он приехал, лишился ума, убил комтура и перебил солдат. Так ты будешь говорить, а что ж они могут сказать тебе на это? Конечно, весть о смерти Дан-фельда распространится по всей Мазовии. Тогда все жалобы будут брошены. Конечно, они будут искать дочь Юранда, но раз сам Юранд написал, что она не у нас, то и не на нас падет подозрение. Нужно вооружиться храбростью и заткнуть им глотки, потому что во всяком случае они подумают, что, если бы мы были виноваты, никто из нас не осмелился бы приехать.

— Верно. Тотчас же после похорон Данфельда я отправлюсь.

— Да благословит тебя Господь, сынок. Если мы сделаем все, как следует, тебя не только не задержат, но и сами должны будут отречься от Юранда, чтобы мы не могли сказать: вот как они с нами поступают.

— И так надо говорить при всех дворах.

— Великий госпиталит последит за этим и ради блага ордена, и как родственник Данфельда.

— Да, но если этот спыховский дьявол останется жив и получит свободу… Зигфрид мрачно посмотрел куда-то вдаль, а потом медленно и с расстановкой ответил:

— Если даже он получит свободу, то все-таки никогда не произнесет ни слова жалобы на орден.

И он стал еще учить Ротгера, что тот должен говорить и чего добиваться при мазовецком дворе.

III

Однако известие о событии в Щитно пришло в Варшаву раньше прибытия брата Ротгера и вызвало там удивление и тревогу. Ни сам князь, ни кто-либо из придворных не могли понять, что произошло. Незадолго перед тем, когда Миколай из Длуголяса должен был ехать в Мальборг с княжеским письмом, в котором тот горько жаловался на похищение пограничными комтурами Дануси и почти с угрозами требовал немедленного ее возвращения, пришло письмо от спыховского рыцаря; в письме заключалось известие, что дочь его захвачена не меченосцами, а обыкновенными пограничными разбойниками, и что вскоре она будет за выкуп освобождена. Вследствие этого посол не поехал, потому что никому даже в голову не пришло, что меченосцы потребовали такого письма от Юранда под угрозой смерти его ребенка. И так трудно было понять, что произошло, потому что пограничные бродяги, как из подданных князя, так и из подданных ордена, нападали друг на друга летом, а не зимой, когда снег выдавал их следы. Нападали они обычно на купцов или решались на грабежи, хватая в деревушках людей и угоняя их стада; но чтобы они осмелились задеть самого князя и украсть его воспитанницу, к тому же дочь могущественного и возбуждающего всюду страх рыцаря, — это казалось просто невероятным. Но на это, как и на другие сомнения ответом было письмо Юранда с его собственной печатью, привезенное на этот раз человеком, о котором было известно, что он из Спыхова; ввиду этого всякие подозрения делались невозможными; князь только впал в гнев, в каком его давно не видывали, и приказал преследовать разбойников по всей границе своего княжества, предложив в то же время плоцкому князю сделать то же самое и так же не скупиться на наказания для дерзких похитителей.

Как раз в это время пришло известие о том, что произошло в Щитно.

Переходя из уст в уста, известие это пришло преувеличенное в десять раз. Рассказывали, что Юранд, прибыв в замок с пятью слугами, ворвался в открытые ворота и произвел там такую резню, что из гарнизона мало кто остался в живых, что пришлось посылать за помощью в ближайшие замки, созывать рыцарей и вооруженные отряды пехотинцев, которые только после двух дней осады смогли снова ворваться в замок и там усмирить Юранда и его товарищей. Говорили также, что войска эти теперь перейдут границу и что большая война начнется теперь неизбежно. Князь, знавший, как много для великого магистра значит, чтобы в случае войны с королем польским силы обоих мазовецких княжеств остались в стороне, не верил этим слухам, потому что для него не было тайной, что если бы меченосцы начали войну с ним или с Земовитом плоцким, то никакая человеческая сила не удержит поляков, а этой-то войны и боялся магистр. Он знал, что такая война должна наступить, но хотел оттянуть ее, во-первых, потому, что был миролюбив, а во-вторых, потому, что для того, чтобы померяться силами с Ягеллой, надо было приготовить такое войско, какого до сих пор орден никогда не выставлял, и в то же время обеспечить себе помощь князей и рыцарей не только в Германии, но и на всем Западе.

Поэтому князь не боялся войны, но хотел знать, что случилось, что ему думать о происшествии в Щитно, об исчезновении Дануси и обо всех слухах, которые приходили с границы; поэтому, хоть он и не выносил меченосцев, он все же обрадовался, когда однажды вечером капитан лучников доложил ему, что приехал рыцарь из ордена и просит его выслушать.

Но князь принял его надменно, и хотя сразу узнал, что это один из братьев, бывших в лесном дворце, все же сделал вид, что не помнит его, и спросил, кто он, откуда и что привело его в Варшаву.

— Я брат Ротгер, — отвечал меченосец, — и недавно имел честь склониться к коленам вашей княжеской милости.

— Почему же, будучи меченосцем, ты не носишь знаков ордена? Рыцарь стал объяснять, что белого плаща он не надел только потому, что

если бы сделал это, то непременно был бы взят в плен или убит мазовецкими рыцарями: везде, во всем мире, во всех королевствах и княжествах крест на плаще охраняет, вызывает в людях расположение и гостеприимство, и только в одном княжестве Мазовецком крест обрекает человека на верную гибель. Но князь гневно перебил его.

— Не крест, — сказал он, — ибо крест целуем и мы, а ваша подлость… А если вас где-нибудь принимают лучше, так это лишь потому, что меньше вас знают.

И видя, что рыцарь весьма обижен этими словами, князь спросил:

— Ты был в Щитно и знаешь, что там произошло?

— Я был в Щитно и знаю, что там произошло, — отвечал Ротгер, — и прибыл сюда не как чей-либо посол, а только потому, что благочестивый и мудрый комтур из Инсбурга сказал мне: магистр наш любит благочестивого князя и надеется на его справедливость; поэтому я поспешу в Мальборг, а ты поезжай в Мазовию и изложи нашу жалобу, наш позор, наше горе. Конечно, не похвалит справедливый князь нарушителя мира и злого обидчика, пролившего столько христианской крови, что кажется, будто он слуга дьявола, а не Христа.

И Ротгер стал рассказывать все, что случилось в Щитно: как Юранд, ими самими приглашенный посмотреть, не его ли дочь — отбитая у разбойников девушка, — вместо того, чтобы отплатить благодарностью, пришел в ярость; как он убил Данфельда, брата Годфрида, англичанина Хьюга, фон Брахта и двоих благородных оруженосцев, не говоря уже о кнехтах, как они, памятуя заповеди Господни и не желая убивать, принуждены были сетью поймать страшного воина, который тогда поднял оружие на самого себя и ранил себя ужасно; как наконец не только в замке, но и в городе нашлись люди, которые ночью, во время вьюги, слышали после битвы страшный хохот и голоса, взывавшие в воздухе: "Юранд наш, оскорбитель креста, проливающий невинную кровь. Наш Юранд".

Весь рассказ, а особенно последние слова меченосца произвели большое впечатление на присутствующих. Их прямо-таки охватил страх, не призвал ли Юранд на помощь нечистую силу, и воцарилось глухое молчание. Но княгиня, присутствовавшая на приеме Ротгера и из любви к Данусе таившая в сердце неутолимую скорбь по ней, обратилась к меченосцу с нежданным вопросом.

— Вы говорите, рыцарь, — сказала она, — что, отбив девочку у разбойников, вы думали, что это дочь Юранда, и потому вызвали его в Щитно?

— Да, милостивая госпожа, — отвечал Ротгер.

— А как же вы могли это думать, если в лесном дворце видели при мне настоящую дочь его?

Брат Ротгер смутился, потому что не был подготовлен к этому вопросу. Князь встал и вперил строгий взор в меченосца, а Миколай из Длуголяса, Мрокота из Моцажева, Ясько из Ягельницы и другие мазовецкие рыцари тотчас подскочили к монаху и стали наперебой спрашивать грозными голосами:

— Как же вы могли это думать? Говори, немец! Как это могло быть? Брат Ротгер овладел собой и сказал:

— Мы, монахи, не поднимаем взоров на женщин. В лесном дворце при милосердной княгине было много придворных девушек, но которая из них была дочь Юранда, этого никто из нас не знал.