Битва в ионосфере - Александр Бабакин

Вот и сейчас Макров зачем-то свернул на дорогу, идущую к деревне, которая виднелась на пригорке недалеко от шоссе. Дорога была хорошо расчищена. По обе ее стороны возвышались навалы снега высотой полтора-два метра. Она была узкая, и двигаться по ней можно было только в одну сторону. Зачем свернул Макров на эту дорогу ни Уманько, ни его жена, сидевшая рядом с ним в машине и державшая на коленях уже начинающую засыпать пятилетнюю дочурку, не понимали. Но, доверяясь Макрову как ведущему, спокойно следовали за ним. За их машиной шла машина Сорокина. Перед самым въездом в деревню Макров вдруг резко остановил машину. Останавливая свой автомобиль, Уманько увидел выскочившего из машины Макрова. Какое-то мгновение он смотрел в сторону уже остановившихся за ним автомобилей. Выражение его лица было каким-то странно-необычным. Взгляд широко открытых глаз, который перехватил Уманько, выражал опасность и готовность к немедленному бою. В руке Макров держал монтировочную лопатку. Не понимая в чем дело, Уманько тоже выскочил из машины и побежал вперед. Подбегая к Макрову, который был уже примерно в десяти шагах впереди своей машины, Уманько услышал: «Вон с дороги, убью!» Это кричал Макров, угрожая трем парням подросткового возраста, которые уже быстро и не оглядываясь, убегали к деревне. Макров и Уманько остановились.

— У-у гады! Напасть хотели, — сказал Макров и пошел назад к своей машине.

Загородные автомобильные прогулки обычно заканчивались тем, что ехали к кому-либо из участников домой и устраивали товарищеский обед или ужин. По пути заезжали в магазин и покупали все необходимое. Жены совместными усилиями быстро сооружали приличный стол, на котором различного рода закуски и винно-водочные изделия были предоставлены в достаточном количестве для многочасовых дружеских посиделок. Накормив, прежде всего детей и обеспечив их вполне автономным занятием, взрослые садились за стол и начиналось приятное дружеское застолье.

В тот раз все собрались на квартире Уманько. Как в большинстве подобных случаев, в центре внимания за столом был Макров. Он умел незаметно, без каких-либо видимых на то стараний, вызывать к себе интерес окружающих. Как бы, между прочим, и нехотя вспоминал свои партизанские годы войны и очень умело, всегда к месту, рассказывал о какой-нибудь ситуации, или отдельном эпизоде прошлых лет. Он умел возбудить у слушателей живой интерес к тому, о чем говорил, и вызвать уважение и интерес к себе, как человеку, жизнь которого уже казалась связанной с каким-то подвигом. Заканчивая свои рассказы, он умело намекал на их еще незавершенность и давал понять, что на сей раз уже хватит — хорошего понемножку.

Легко и как-то незаметно перешел Макров от эпизода с тремя парнями, которым сегодня не удалось разбойное нападение на нас, — только потому, что Александр Александрович Уманько, — как он шутливо отметил, — решительно и во время поддержал его атакующую самооборону, — к воспоминаниям военных лет.

Небольшой партизанский отряд, который он недавно организовал, базировался в глухом лесу и, как ему казалось, в большой удаленности от любого населенного пункта. Шел период обустройства. Не каждый партизан еще имел оружие. Отсутствовала радиосвязь. Не было карты района базирования, без которой командир на войне чувствует себя как с завязанными глазами на узенькой тропке, вьющейся по извилистому краю пропасти. Одним словом обстановка была такой, что главная задача заключалась в том, чтобы не раскрыть врагу место своего базирования. В противном случае отряду могла грозить гибель. В этой ситуации к Макрову привели трех женщин, задержанных в расположении отряда. Они утверждали, что живут в недалеко расположенной деревне, и ходили по лесу, собирая грибы. Перед Макровым стал вопрос: что делать, как быть с тем, что так неожиданно месторасположение отряда стало известно трем местным жителям? Рассказ об этом он вел долго. Искусно излагая свои душевные переживания, которым противостояла суровая необходимость сохранить жизнь отряду. Он завершил рассказ тем, что всю тяжесть и муку необходимого решения принял на себя. Слезы сочувствия появились на глазах у женщин, сидящих за столом, — сочувствия Макрову. «Сильный человек, не жалеет себя для товарищей. Сегодня он тоже показал нам это» — такой, или примерно такой вывод сам напрашивался слушателям. Сорокин наполнил рюмки и предложил тост за Макрова.

Проводя гостей, Уманько мысленно сопоставил рассказ Макрова с убегающими тремя парнями на узкой заснеженной дороге и ощутил что-то холодно-неясное, какой-то мучительно непонятный вопрос.

Он вздрогнул от этого нахлынувшего воспоминания и увидел, что уже вышел из парка к центральному входу. Там его уже поджидала машина.

— Да, бесполезно протопал весь парк, — мысленно сказал сам себе Уманько, — ни одной разумной мысли, все чепуха какая-то в голову лезет.

Открыв дверь машины и не садясь в нее, велел водителю ехать в институт, сказав, что на работу доберется свом ходом. До института оставалось около двух километров и Уманько решил проделать этот путь пешком, надеясь хоть немного подумать с пользой. Перейдя улицу, он пошел по направлению к метро, затем свернул налево и, пройдя метров двести, как-то не очень уверенно остановился. Ему показалось, что он видит Макрова, который, опустив голову, как бы отяжелевшую от наполнявших ее нелегких дум, медленно идет к автомобилю, стоящему недалеко у бордюрной кромки тротуара. Эта встреча не вызвала большого удивления, поскольку Макров жил в доме, стоящем рядом. Он тоже заметил Уманько, улыбнулся и они пошли навстречу друг другу.

— Ты чего здесь бродишь? — спросил Макров, поздоровавшись.

— Решил прогуляться, надо же осмыслить твою вводную и понять, куда же запрягать лошадей, — ответил Уманько.

— Слушай, давай пройдемся до следующего метро, только в обратную для тебя сторону, я давно хочу поговорить с тобой, — сказал Макров и, не дожидаясь согласия Уманько, подошел к машине и дал распоряжение водителю. Вернувшись, сказал, что внес коррективы в свое предложение. Разговор будет на закрытую тему и вести его среди массы прохожих не совсем удобно, да и не полагается. Поэтому, давай погуляем в парке. Там, кроме спящих зимним сном деревьев, мы никого не встретим. Они повернули в сторону парка, и пошли по направлению к его центральному входу.

В должности заместителя министра Макров работал уже около года. На него, как было принято говорить, замыкались несколько институтов, которые вели разработку системы противоракетной обороны, а также зенитно-ракетных комплексов и радиолокационных станций дальнего обнаружения баллистических целей.

Разные люди по-разному понимали содержание служебных задач, объединенных этим «замыкающим» понятием. Вырабатывал свое понимание и Макров. По натуре он был человек энергичный, деятельный, умеющий хорошо ориентироваться в различных ситуациях и мыслить с дальним прицелом, но чрезвычайно подозрительный и властолюбивый. Понимая, что властолюбие является весьма неприятным для окружающих недостатком, он всегда старался его тщательно маскировать, С этой целью любил проповедовать мысль о том, что для него власть — только средство, неприятное приложение, необходимое для выполнения поставленной перед ним задачи, и ни чуть не более того. Это было основным стержнем, на котором базировалась разветвленная сеть различных приемов камуфлирования его властолюбия. Он хорошо владел большим набором камуфляжных приемов и пользовался ими в широком спектре различных своих интересов. Это часто приносило ему неплохой успех.

Как-то, лет пятнадцать назад, Уманько оказался невольным свидетелем того, как Макров, используя уже отработанные им приемы камуфляжа, покорил, казалось бы, не покоряемого Александра Андреевича Расплетина — в то время главного конструктора зенитно-ракетных управляемых комплексов. Александр Андреевич — это особая, прекрасная книга в многотомной истории отечественной радиотехники, — был тогда начальником головного тематического отдела, в котором работали Макров и Уманько. Сам Расплетин отличался исключительной работоспособностью и беззаветной преданностью выполнению поставленной перед ним задачи — ведь задачи эти ставились ЦК КПСС и Советом Министров СССР! Когда и как он отдыхал и когда ходил в отпуск (ходил ли он вообще в отпуск в те годы?) никому не было ведомо. Что касается своих сотрудников, то он как бы и не подозревал, что им требуется отдых, и что отпуск для них не только необходим, но и по закону полагается. Когда к нему обращался кто-либо из сотрудников с заявлением об отпуске, он неизменно удивлялся, краснел и злился, выражая недоумение по поводу несознательности этого товарища, готового бросить работу в столь напряженно-критический момент и пойти в отпуск. Его возмущение было столь искренним и столь глубоким, что обратившийся быстро начинал ощущать себя виноватым и делал слабые попытки как-то оправдаться и тут же забирал заявление об отпуске обратно, а потом еще долго и старательно замаливал свой грех перед дядей Саней, как любовно называли Расплетина между собой сотрудники.