Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

чуждом «заразе декадентства». «Что же это? — вопрошал он. — Изменилась так радикально русская публика, а с нею и критика?»{2}. «Декаденты победили, потому что изменились мы», — отвечал ему Ардов, добавив: «Понятый и признанный Брюсов — тот же Брюсов, которого побивали каменьями»{3}.

Выразительным проявлением признания стали статьи в энциклопедиях. В 1905 году дополнительный том энциклопедического словаря издательства Брокгауз-Ефрон отвел «талантливому поэту» Брюсову почти шесть столбцов с большим количеством цитат{4}. Статью написал историк литературы Семен Венгеров, который уже в конце 1904 года предложил Валерию Яковлевичу принять участие в переводе «Божественной комедии» Данте для «Библиотеки великих писателей» и в дальнейшем не раз привлекал его к своим литературным проектам. В новом издании той же энциклопедии статья Венгерова о Брюсове занимала десять столбцов, давая обстоятельный очерк творчества «известного поэта, одного из создателей русского модернизма»{5}. Зато в «левом» словаре братьев Гранат «один из главарей „новой“ поэзии» удостоился лишь неполных двух столбцов, написанных его бывшим приятелем Фриче{6}.

Первыми символистов признали на левом фланге — за их позицию во время революции. Ведущий журнал этого направления «Современный мир», руководимый Ляцким и Богдановичем, в 1907 году пригласил к сотрудничеству Брюсова и Бальмонта. Народнический критик Аркадий Горнфельд в статье «Торжество победителей» признал, что «левиафаны прессы начинают заигрывать с символистами», но назвал это «легкой и поверхностной победой», по поводу которой «жрецам» не следует слишком радоваться{7}. Брюсов согласился с констатацией факта, но в статье под тем же — восходящим к Шиллеру — заглавием (1907. № 9) заявил: «Публика, презрительно бросавшая лучшие книги „декадентских“ поэтов, теперь охотно раскупает их новые сборники, где многие — увы! — только слабо повторяют себя… Настало время тем из них, кто сохранил смелость взгляда и готовность на новую борьбу, — горько смеяться!». Марксист Каменев назвал Брюсова «величайшим из поэтов современности в России»: «Поэтическая история такого вождя школы, каковым был и остался Брюсов, — есть история поэзии как социального явления данной эпохи. […] В Валерии Брюсове русская буржуазия пережила свою идеологическую молодость и нашла певца своего реального трепета и фатального Рока»{8}.

До 1907 года из не-символистских изданий стихи Брюсова печатали только «Русский листок», журналы Ясинского, газета «Слово», к которой был близок Перцов, и «Журнал для всех» Виктора Миролюбова{9}. В 1907 году ему открыли свои страницы «Образование» и «Современный мир», что отметили даже в провинции: «Символистские стихи уже печатаются в большинстве журналов, т. е. стали известны огромному большинству публики»{10}. Толстые журналы читались по всей стране, обзоры их содержания печатались в столичных и провинциальных газетах, — так через них литературные произведения доходили до массового читателя.

С 1908 года перепечатки произведений Брюсова замелькали в провинциальных газетах вроде харьковского «Южного края», ранее глумившегося над декадентами, «Смоленского вестника», оренбургского «Нашего пути», владивостокской «Далекой окраины» и «Ташкентского курьера». Стихотворение «Дар поэта», написанное 11 января 1908 года (позднее озаглавлено «Близкой»), было, согласно помете автора на рукописи, разослано в газеты через Бюро провинциальной прессы, которое в том же месяце основали в Москве Кречетов и критик Сергей Глаголь (С. С. Голоушев){11}.

Трехтомник «Пути и перепутья»[62], в котором знакомые сборники были дополнены значительным количеством стихотворений, извлеченных из стола, получил хорошие отзывы{12}. Ходасевич лукаво заметил: «Эта книга что-то дорогое кончает, отчеркивает, и обстоятельная библиография в конце ее звучит как некролог. Словно несут за гробом на бархатных подушках ордена». Отрицательно отозвались о «Путях и перепутьях» только «литературные окаменелости» вроде Буренина и Якубовича, который назвал Брюсова «талантом, рано загубленным нелепою, прямо дикою литературною „школою“»{13}. Но их мнения уже никого не волновали, а остроты — никого не смешили.

Новый сборник «Все напевы» (часть тиража вышла в особой обложке, без обозначения принадлежности к «Путям и перепутьям») был воспринят не как шаг вперед, но как подведение итогов{14}. На это настраивало и предисловие автора: «В стихотворениях этого тома — те же приемы работы, может быть, несколько усовершенствованные, тот же круг внимания, может быть, несколько расширенный, как и в стихах двух предыдущих томов. […] Во многом этот сборник завершает мои прежние начинания или, вернее, он лучше разрешает те же задачи, за которые, без достаточной подготовки, я брался и раньше».

Показателем широкого признания Брюсова стало обилие пародий и перепевов, карикатур и шаржей на него в журналах и газетах, заметное с 1908 года, а также его включение в юмористические обозрения текущей литературы в стихах и карикатурах. Его стихи перепевали все ведущие пародисты эпохи: Измайлов, Сергей Горный (Александр Оцуп), Фрицхен (Федор Благов), Авель (Лев Василевский) и штатный «смехач» «Голоса Москвы» Wega, он же Владимир Голиков, некогда чуть не попавший в «Русские символисты». Получается отличный «крапивный венок»! Образ Брюсова в массовой печати, оперировавшей набором легко узнаваемых признаков, определялся «бледными ногами» и «козой» из стихотворения «In hac lacrimarum valle» (1902)[63]:

Мы натешимся с козой,

Где лужайку сжали стены.

«Брюсов с козой, Сологуб с лозой, Кузмин с „баньщиком“, Вербицкая с ключами да Каменский с жеребцами», — удачно охарактеризовал этот набор стереотипов А. В. Бурлешин в беседе с пишущим эти строки. По его подсчетам, Брюсов в компании с козой был замечен на девяти картинках и в двадцати семи сатирических текстах. Для сравнения, бледные, красные, желторусые и прочие цветные ноги попали в 18 текстов о Брюсове. Картинок же с «бледными ногами» Валерия Яковлевича найти не удалось ни одной.

Пожалуй, лучшую пародию — похожую на оригинал и отметившую его характерные особенности — написал Горный{15}:

Дрожи, бесславный Иловайский,

Чеканной песней побежден.

Малайский — рифма для Бискайский.

Поэт идет дорогой райской

В леса исчезнувших времен.

Я в кликах Римского разгула.

Мне близок твой, Петроний, бред.

На что мне Тула?.. Марий, Сулла?

Я друг эдильного курула,

О, Ганимед!.. О, Архимед!..

Мне близки Фивские равнины,

До самых нежных дальних фибр.

Мои прадеды Антонины,

Друзья — Теоны и Эсхины,

И вместо Волги блещет Тибр.

В Понтиде сослан был Овидий.

Под всплески весел у трирем

Мою статую делал Фидий!..

Пишу на память об Эвклиде

В стихах собранье теорем.

Я вижу каменные лики.

Копьем блестит легионер,

И плачет стих об Андронике,

К тебе иду, Катон Великий,

Сульпиций Гракхович Север!

Зимой 1908/09 года, когда решалась судьба «Весов», Брюсов вел переговоры о