Куб со стертыми гранями - Владимир Ильин

Но Изгаршев только хмыкнул и отвернулся

Другого я и не ожидал. Лоботомией я пугал его и раньше, но это не оказывало на моего подопечного никакого воздействия.

Пользуясь тем, что этот тип на меня не смотрит, я закинул в рот электротаб и некоторое время наслаждался приятным, словно пушистым теплом, растекающимся внутри меня.

Что делать с этим подонком дальше — я абсолютно не представлял. Все мои отчаянные трехнедельные усилия, направленные на то, чтобы заставить его отменить свои убийства, не принесли результата, хотя я испробовал все известные и даже неизвестные на сегодняшний день средства эдукации. На мои попытки пробудить в реэдукируемом хоть малейшее сожаление по поводу содеянных им злодейств он не реагировал. Ни в Бога, ни в черта он не веровал, а посему не поддавался и морально-религиозным увещеваниям. Как ни странно, но он даже не страдал чрезмерным себялюбием, обычно присущим серийным преступникам — иначе я мог бы сыграть хотя бы на этой струнке…

Поистине, это был какой-то робот, в результате короткого замыкания в его электронной башке зациклившийся на идее-фикс, что, убивая отдельных людей, он тем самым приносит пользу всему остальному человечеству. Взять хотя бы эту противную, невесть откуда почерпнутую присказку, которая, видимо, представляется ему верхом остроумия: “объективно, а не философски говоря”!.. Не-ет, такого не исправишь, его надо отправить либо на свалку, либо на полную замену головного компа…

— Вот что, Кин, — неожиданно для самого себя сказал я, отключая голопроектор. — Расскажите-ка мне подробнее о себе.

— А что именно вас интересует? — с усмешкой покосился на меня он.

— Да всё!.. Как вы росли, чем увлекались в детстве, как вас гладила по головке мама, как вы страдали от безнадежной влюбленности в самую красивую девчонку в вашей школе…

— Что, решили переквалифицироваться в психоаналитика? — мрачно съязвил он. — Ничего не выйдет, Теодор!.. Я был нормальным в детстве, и в период моего полового созревания не было ничего такого, что, по-вашему, могло бы сделать из меня преступника! Я даже мастурбировал в меру, не больше и не меньше, чем другие, понятно? И мама не пугала меня тем, что у женщин якобы растут зубы во влагалище! И сверстницы не отказывали мне в близости, ссылаясь на то, что у меня воняет изо рта и от ног!.. У меня в этом плане всё было нормально!

Я и сам знал это, потому что успел выучить комп-досье своего подопечного почти наизусть. Но сейчас мне почему-то захотелось вывести этого скотину с ученой степенью из душевного равновесия — а там, глядишь, и обнаружится какая-нибудь зацепка…

— Нормально? — переспросил я, рывком вставая со своего места и нависая над Кином. — А то, что вы прожили тридцать восемь лет холостяком — это, по-вашему, нормально? А то, что у вас почти нет друзей, — это в порядке вещей, да?

Он вдруг хохотнул мне в лицо.

— Ну и дурак же вы, Теодор, — почти ласково сообщил он. — Тысячи людей в современном мире не имеют ни друзей, ни жен, но считаются абсолютно нормальными “гомо сапиенсами”…

— Да, но только вы начали вдруг убивать! Причем — детей, девочек!.. И это тоже — “объективно, а не философски говоря”!..

Он с наигранным испугом отстранился от меня и объявил:

— Ну вот, вы опять заблуждаетесь, Теодор… Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения, потому что больше мы с вами разговаривать не будем. А с девчонки я начал потому, что детей убивать гораздо легче. Вы же видите, я не отличаюсь физической комплекцией… Да это и гуманнее. Ведь я спасал их от ужасного будущего. Вдумайтесь, что было бы, если бы я убивал их родителей — детишки остались бы на всю жизнь морально травмированными утратой любимых людей…

— Молчать! — бешено заорал я так, что Изгаршев вздрогнул —теперь уже непритворно — и хотел вскочить с табурета. — Сидеть! Я сказал — сидеть, паршивец!.. А теперь слушай меня внимательно!.. До завтрашнего утра ты вспомнишь всех женщин, которых ты когда-либо трахал в своей жизни, понял?.. Всех тех, кого ты изнасиловал перед тем, как убить, и всех тех, кто, по своей глупости, имел несчастье переспать с тобой! А завтра, в девять часов, ты мне это всё расскажешь. А в одиннадцать тебя поведут на Установку!..

Не давая Кину времени опомниться, я резко повернулся и вышел в коридор прямо сквозь охранный барьер ячейки.

Какая-то смутная идея забрезжила в моей голове наподобие хмурого дождливого рассвета, но окончательно ей оформиться не дал отчетливый голос Бурбеля, прозвучавший в коммуникаторе в нескольких метрах от меня:

— Эдукатор Драговский, немедленно зайдите ко мне.

— Иду, иду, — отозвался я, хотя Бурбель не мог меня слышать.

— Не идти, а бежать следует, когда начальство вызывает! — пробасили сзади и с силой вдарили мне между лопаток.

Это был, судя по выходке, не кто иной, как эдукатор Вай Китадин собственной персоной. В Пенитенциарии он специализировался на так называемых “первачках” — тех, кто в первый раз нарвался на неприятности с законом.

— Привет, — буркнул я, не реагируя на сомнительный афоризм Вая. — Ты не знаешь, зачем шеф требует меня пред свои очи?

— Конечно, знаю, — жизнерадостно ответил Китадин. — Чтобы устроить гэ-гэ-эм…

— Чего-чего?

— Грандиозную говномакаловку, — пояснил коллега Вай. И крикнул мне уже вслед: — Ты потом загляни ко мне, дело одно есть…

Может быть, он и прав насчет причины вызова шефа. Если Бурбель видел с помощью камер наблюдения конец моей беседы с Изгаршевым, то мой срыв мог прийтись ему не по душе…

В кабинете шефа, обилием экранов напоминавшем монтажный зал в старинном телецентре, было тихо. Обычно данное помещение отличалось тем, в нем всегда витали какие-нибудь не подобающие запахи, и посетителям оставалось только гадать, откуда в кабинете заместителя начальника Пенитенциария по научному обеспечению может пахнуть, например, отработанным дизельным топливом или, скажем, детской присыпкой.

Поэтому, войдя, я еще с порога осторожно принюхался, но сегодня витающие в помещении ароматы исчерпывались парами хорошего коньяка.

Доктор психологии, действительный член бессчетного числа Академий и почетный член всевозможных научных обществ Прокоп Иванович Бурбель расхаживал, заложив руки за спину, как на экскурсии, время от времени косясь на экраны, на которых нечетко колыхались и невнятно бубнили чьи-то силуэты.

— Садитесь, Теодор, — любезно предложил он, когда я преодолел пространство, отделявшее входную дверь от рабочего стола шефа.

Я послушно присел на край указанного мне кресла у небольшого чайного столика, предназначенного для “своих”, а Бурбель, пыхтя, опустился напротив меня на мягкий диван.